— Я тоже, — отказался Бертол и прошептал Дирмуту в ухо: — Такие же пряники недавно пекла моя кухарка.

— Похоже, дядька Бари подкармливает нищую сестрицу, — прошептал Дирмут в ответ. — Неужели у неё действительно всё так плохо?

Тётка свернула на тропинку, проложенную между грядками. Громко ударила ладонью о ладонь, распугивая куриц, клюющих поросль моркови. Крикнула непонятно кому:

— Мулька! Следи за курями!

Вслед за ней Дирмут и Бертол обошли кучу валежника и гору навоза и остановились перед ветхой лачугой.

За деревьями виднелся каменный дом под деревянной крышей. В окнах поблёскивали стёкла. Справа темнела какая-то постройка: конюшня или коровник. В тени цветущего дерева девочка качала расписанную узорами люльку, накрытую пологом из вуали. В люльке агукал младенец. Сидя на траве, белобрысый карапуз облизывал чёрный ящичек.

Дирмут понял: это его двоюродные братья и сестра. Как понял и то, что добротные строения принадлежат деревенскому старосте, а следовательно, и его жене Руле. Курицы, копающиеся на грядках, и огород — тоже их собственность. Мулька, скорее всего, батрачка.

Тётка Рула недооценила племянников и упорно продолжала разыгрывать перед ними спектакль. Упёрлась плечом в дверь, которую явно не открывали пару лет. С трудом сдвинула створку с места:

— Не разбувайтесь. У меня с вечера не метено.

Бертол прижал руку к губам, чтобы не прыснуть со смеху. Дирмут дёрнул его за рукав, велел стражникам оставаться снаружи и за тёткой вошёл в лачугу.

В единственной комнате пахло как в чулане, где хранились ненужные либо сломанные вещи: корзинки, табуреты, стол… Бычий пузырь на оконном проёме плохо пропускал дневной свет, разглядеть обстановку во всех деталях не удалось.

— Не помню, куда свечу дела, — бормотала тётка, роясь в ворохе тряпок на топчане. Засуетилась возле стола, передвигая с места на место котелки и стопки глиняных тарелок. — Щас-щас, найду. Где-то огарочек затерялся.

Дирмут не выдержал:

— Посмотри, кто перед тобой стоит. Ты кого обманываешь? Сама живёшь в доме, а нас привела сюда. Зачем?

Унизительная игра вытянула из тётки все силы. Она прислонилась к стене, махнула рукой себе за спину:

— Там лежачий свёкор. Ходит под себя. Полоумная свекровь на всех бросается как собака. Я даже детишек боюсь с ними оставить. Простите меня.

— Я прикажу воинам отрезать тебе лживый язык, — пригрозил Дирмут.

— Я думала, вы ждёте, когда я приглашу вас в гости. А куда вас вести-то? К этим злыдням? Потому и врала, чтобы отбить у вас охоту. — Рула всхлипнула. — Простите меня. Мой муж ничегошеньки не знает. Это всё я, дура окаянная. Простите. Ради всего святого простите.

— Благодари своих святых, что наша мама твоя сестра, — сказал Дирмут и вышел из лачуги с горящими от гнева щеками.

Он не успел сделать и десяти шагов, как Бертол крикнул:

— Постой! — И направился к детям.

Забрал у карапуза чёрную лакированную шкатулку с позолоченным замочком. Рукавом вытер залапанную и обслюнявленную крышку. Нежно-розовые пионы заиграли красками.

— Знакомая вещица.

— Ой, — всплеснула руками тётка. — Увидела у вашей матери ларчик, и так он мне понравился! Заказала такой же коробейнику. И вот, привёз недавно. Правда похожи?

— Похожи.

— А мне кажется, на ларчике вашей мамы листья зеленее.

Дирмут подошёл к брату, взял шкатулку, заглянул внутрь. Обита чёрным бархатом.

— Коробейники торгуют всякой ерундой, а это дорогая вещь.

— Да где же она дорогая? — удивилась тётка. — Стóит как кувшин молока, семь медяков. — Накинулась на дочку. — Зачем взяла без спросу?

— Он плакал, — испуганно заморгала девочка и отступила за колыбель с притихшим младенцем.