– Ты чего такой тихий? – спросил я однажды на спуске к карьерам.
Он хмыкнул, не глядя в мою сторону:
– Считаю, сколько дней осталось до выхода на волю. Шутка, конечно. Хотя…
Он стиснул губы, словно выругался мысленно, и махнул рукой, будто смахивал что-то ненужное.
Позже, когда надзиратель отвернулся, я заметил, как Люпин будто бы по привычке коснулся внутреннего шва куртки. Там что-то шуршало – может, клочок карты, может, старый план. Или просто мания. Но он явно что-то готовил.
В остальном всё шло… как шло. Монотонно. Ровно. Почти спокойно. Если не считать одного случая.
Однажды, когда я работал снаружи, двое невольников наткнулись на тела тех, кто пропал.
Без кожи. Без глаз. Вывешены, как вульгарное предупреждение, но с каким-то пугающим… тщанием. Даже здешние, закалённые, туповатые каторжники побледнели. Они пытались снять тела, чтобы похоронить. Я видел, как один из них дрожал, держась за живот. Другой просто молчал.
…Сначала я не понимал что происходит. Всё казалось размытым – крик в голове, пульс в висках, запах ржавой крови и гнили. Но потом глаза выхватили лицо.
Нет – не лицо. Его остатки. И всё же… контур бороды, обломок очков, спутанные тёмные волосы, которыми тот всегда прикрывал ожог на скуле.
– Бригадир Словик… – выдохнул я.
Он был здесь с самого начала. Один из немногих, кто не гнул спину перед надзирателями, но и не толкал других к глупостям. Он знал, где говорить, а где молчать. Мы почти не говорили – и всё равно я чувствовал: он был… был.
И теперь – висел.
Руки разведены в стороны, как у сломленного идола. Грудная клетка разворочена, будто кто-то вытягивал из неё душу вручную. А на груди – вырезано: «вопросил».
Я отшатнулся, не от страха, а от жара внутри. Словно всё то, что я давил, на миг прорвалось.
– Это она… – прошептал кто-то рядом. – Мясница. Она приходит за теми, кто хочет знать больше.
Я молчал. Но в голове вертелась мысль, как ржавый болт в старой трубе:«Вот… что будет, если я захочу узнать правду?»
Было бы лучше, если бы я не видел этого.
Было бы лучше, если бы никто не видел.
“Вниз” глава 4
– Кстати, я только сейчас заметил… – произнёс незнакомец, чуть приподняв бровь. Его взгляд снова лег на меня – теперь уже внимательный, изучающий. – Ты… не изменился. Тридцать лет – и ни морщины, ни седин. Как так?
– В смысле? – ухмыльнулся я, будто вопрос был странным, но внутри уже напрягся.
– Ты не стар. Не болен. У тебя даже взгляд не потух. Ты всё ещё молод, Серн. – Он медленно откинулся в кресле, не сводя с меня глаз. – И я не верю в чудеса без причины. Ты что-то не договариваешь. А я… я терпеть не могу, когда мне рассказывают сказки. Потому что мутная история – это не история. Это бред. А бред не интересен.
Он говорил сдержанно, но в словах чувствовалась нетерпеливость, подогретое ожидание – как у человека, читающего роман и предвкушающего разгадку.
– Всему своё время, – спокойно ответил я, слегка опираясь на подлокотник. – Ты же не хочешь ломать интригу, верно?
– Верно… – с лёгкой усмешкой согласился он, собирая пальцы в замок. Затем чуть наклонился вперёд, словно снова вползая в рассказ. – Прошу меня простить. Просто… загорелся от нетерпения.
Он замолчал, полностью сосредоточившись на моих словах, как зритель в тёмном зале перед началом третьего акта.
***
Утро началось как обычно.
Сырость. Скрип нары. Липкое дыхание лагеря. Я открыл глаза, когда ещё не было команды на подъём, и долго лежал, глядя в потолок, который знал уже наизусть. Кто-то сопел, кто-то ворочался, кто-то уже хлебал остатки вчерашнего отвара. Всё было привычно. До мелочей.
Я встал, как всегда, первым. Подмёл у порога. Проверил заплатки на сапогах. Поймал себя на том, что делаю всё это машинально, как задание без цели. Даже мыслей особых не было – только мутное ожидание чего-то.