– Вот ещё, буду я стрелять в этого дурака, – с презрением ответил Лермонтов.

– Три! Всё! Расходитесь! – потребовал Столыпин и сделал движение, будто намерен встать между ними.

– Стреляйте же! – нетерпеливо воскликнул Глебов.

Грохнул выстрел! Неожиданно громко. Я вздрогнул всем телом. Столыпин, готовый сделать шаг, встал, как вкопанный. Лермонтов покачнулся и упал, будто срубленное дерево. Никто ничего не понял. Все замерли на месте словно парализованные. Мартынов выронил, ещё дымящийся пистолет, быстро подошёл к упавшему товарищу, резко опустился на колени, поцеловал его в лоб и отчётливо произнёс: «Прости!» Так же резко поднялся и размашисто зашагал вниз к лошадям.

Я очнулся первым, бросился к упавшему. На белой блузе Лермонтова, сбоку расплылось кровавое пятно.

– Это что, ваши шутки? – Я взбесился. – Что вы сотворили, господа? Он же его убил.

– Какой бред. Какой ужас…. – Корнет Глебов осторожно подошёл, упал на колени, приподнял голову Михаила.

– Нет, этого не может быть! – Столыпин глупо пожимал плечами. – Как же это…?

–Мишель, – дрожащим голосом позвал Глебов. Обернулся к нам с лицом испуганного ребёнка. – Господа, он ещё дышит.

– Где доктор? – схватил я за грудки князя Васильчикова.

– Мы не брали доктора? – заикаясь, ответил князь.

– Почему?

– Никто ведь не думал, что так выйдет…

– Вы что, с ума по сходили? А дрожки где? Его надо отвести в город.

– Так, нет ничего, – растерянно ответил Трубецкой. – Давайте его, хотя бы, поперёк седла положим.

– Скачите за дрожками! – заорал я.

В это время в вершину Машука врезалась ослепительная молния. Горы содрогнулись от грохота, будто разом выпалила тяжёлая батарея. Лошади сорвались от страха, выкорчевали ракиту и ускакали прочь. Хлынул ливень.

– Скорее, в город! – кричал я.

– А как же он? – спорил Столыпин, указывая на Мишеля.

– Я останусь. Бегите!

Дождь налетал волнами. Потоки заструились по скалам со всех сторон. Я снял с себя сюртук и накрыл им тело Лермонтова. Боже, какая нелепость, – думал я. – Я не сплю? Не брежу? Что за ужас вокруг творится? Неужели всё это наяву? Я смотрел в его мокрое белое лицо. Глаза закрыты. Губы посинели. Души в нем уже не было. Зачем я его укрыл? Он мертв. Я вглядывался в бледные черты, и не мог его узнать. А может это не Мишель? Мишель где-то там, в городке, спокойно сидит в своей горенке и смотрит в окно на дождь? А это тогда кто?

Ливень, как обычно бывает в горах, внезапно стих. Словно табун промчалось мимо. Шумело и грохотало уже где-то в стороне.

– Может сходить…, – неуверенно спросил Глебов. Он всё это время держал на коленях голову Лермонтова. Губы его дрожали. Волосы намокли и липли ко лбу. – Тут сторожка недалеко… Лесник Перкальский живёт.

– Зачем? – не понял я.

Он пожал плечами. Ничего не ответил.

Сколько мы так просидели возле мертвого тела сказать трудно. Началось смеркаться. Вдруг мне в голову пришла нелепая острая мысль: надо обязательно разрядить пистолет Мишеля. Так требуют правила дуэли, иначе Мартынов предстанет, в роли убийцы. Такого допустить нельзя. Я подобрал оброненный пистолет. Капсюль отсырел. Но я, всё же, поднял ствол вверх и нажал спуск. Пистолет выстрелил. Тут же на дороге раздался топот.

– Вашбродие! Елки-палки! – Аким заставил лошадь немыслимым усилием подняться к нам на скалистый уступ. Он был весь промокший насквозь. С его обвисшей папахи стекали струйки. – Еле разыскал вас. Где только не спрашивал… О господи! – сразу всё понял он, увидев убитого.

– Акимушка! – хрипло позвал я. – Раздобудь телегу. На тебя вся надежда.

– Слушаюсь, – по-военному ответил казак. Повернул коня, но тут же придержал его. – Так, вы весь мокрый. Возьмите мою черкеску.