***

Я заблудился среди двух улиц. Никогда со мной подобного не происходило. Не мог понять: куда идти? Вроде, городок небольшой, каждый дом приметный. Но при свете луны он совсем другой: таинственный, пугающий. Мысли как-то странно всплывали и путались, будто туман над озером. Что-то со мной не так. Пробивала дрожь, словно от зимнего ветра, и тут же голова вспыхивала огнём. Наткнулся на узкую скамеечку под молодой акацией. Присел и тут же понял, что подняться больше не смогу. Испугался как в детстве, когда старшая сестра подшутила надо мной: заманила в чулан и закрыла дверь. Я очутился один в темноте, и, казалось, никогда уже не увижу дневного света. Жутко! Страшно! Холодно! Я стал проваливаться в тёмную бездну…. В голову, словно гвозди вбивались слова, когда-то услышанные. Но где? От кого?

«И снилась ей долина Дагестана» …

Это голос Лермонтова. Но где он? Мне показалось Мишель рядом. Я чувствую его присутствие, но не вижу.

–Почему Дагестана? В Пятигорске, – начал я с ним непонятный спор.

«Знакомый труп лежал в долине той» …, – Продолжал он печально.

О ком ты говоришь? Неужели о себе?

«В его груди, дымясь, чернела рана» ….

Нет, не в груди…, – возражал я голосу.

«И кровь лилась хладеющей струёй» …, – закончил он и исчез.

Сильные руки выдернули меня из омута забытья. Аким, словно мешок взвалил моё безвольное тело на плечо. Нес долго, бранясь и покряхтывая. Потом я очнулся в постели с влажным компрессом на лбу. Холодные тонкие пальцы щупали моё запястье. Я кое-как разомкнул непослушные веки. Бледный немец в круглых очках на горбатом носу, с острой седой бородкой глядел на циферблат карманных часов. Рядом стоял Аким, напряжённо наблюдая за немцем.

– Что ж ты, казак, не уберёг офицера? – сухим голосом упрекнул его немец.

–Так, кто же знал, что так польёт. Да разнервничался благородие. Вы же слышали: человека убили. То друг его был…

– Да, – сердито прервал его немец. Захлопнул крышечку часов. – Пневмония.

– Это как? – переспросил Аким.

– Лёгкие застудил.

– Застудил? В такую-то жару?

– Вот, разгорячился – и под холодный дождь. Ничего. Поправится. Я лекарство выпишу. Закажи в аптеке Голфида. Понял? К Экинсону не ходи. Завтра я к вечеру наведаюсь. Чаю давай больше, но не горячего.

– Сделаю! С мятой, с чабрецом, с ромашкой….

– Чаю простого! – недовольно поправил немец. – Лимон можешь положить дольку… Малины с мёдом.

– Слушаюсь, вашбродие!

***

Несколько дней я провалялся с жаром. Снился какой-то жуткий несвязанный бред. В перерывах между кошмарами глотал горьки порошок. Пил приторный чай. Снова спал… снова снился бред…

Наконец одним тёплым солнечным утром пришло облегчение. Я очнулся с мыслью, что могу спокойно дышать. Кошки больше не раздирали грудь изнутри. Голова не гудела. В висках не пульсировало. Я смог с трудом сесть. Спустил ноги с кровати.

Первым делом оглядел своё жилище. Удивился, до чего безвкусна обстановка. Потолок с ажурной лепниной, а пол из простых крашеных досок. Тяжёлая мебель времён Александра Благословенного с выцветшей обивкой. Всюду коврики, вязаные салфеточки, кружевные накидочки… Портьеры на окнах с кисеёй противного болотного цвета. Картины в массивных рамах, всё больше – батальные сцены. Запах стоял особый: вроде не гостиница и, в то же время, не жилое помещение. Какая-то смесь мышей с фиалками.

На цыпочках вошёл Аким. Нес в руках небольшой медный самовар. Увидел меня, лицо его просияло.

– Никак оклемались! Слава Николаю угоднику!

– Долго я болел? – Мой голос прозвучал глухо, незнакомо.

– Больше недельки. Может, чайку заварить с мёдом?

– Не надо. Этого чаю уже столько выпил – сам скоро в самовар превращусь, – поморщился я.