Дело поручика Тенгинского полка Сергей Шаповалов

«…Мы с Лермонтовым не писатели,

Мы с Лермонтовым – офицеры».

Лев Николаевич Толстой.

-Вашбродие, гроза будет, – сказал седоусый казак Аким.

Я взглянул на небо. Чистое – ни облачка.

– Да с чего ты взял? – не поверил я.

– Плечо простреленное ломит – верный знак. Поторапливаться надо.

– Да куда тут! – оглянулся я.

Поднимая серо-жёлтую пыль, за нами по дороге тащился поезд из громоздких экипажей. На задках еле умещались короба и дорожные кофры. Измученные кучера, заморенные лошади, натужно скрипели колёса. Поезд сопровождали казаки Ставропольского войска: гнедые поджарые кони; на пиках зелёные флажки; черкески серые от пыли. Караван направлялся в Пятигорск. Страждущие ехали подлечиться на горячих водах.

– Да тут трохи осталось. Лошадки выдержат, – уговаривал меня Аким.

Я дал шпоры. Усталый конь недовольно всхрапнул, но нехотя перешёл на рысь.

Акима мне приставили ординарцем в главном штабе Кавказской линии в Ставрополе. Есаул уверял, что казак бывалый, опытный. Стреляет без промаху. Горы знает, что родную хату. А главное – чует черкеса за версту. С таким не пропадёшь.

– Где воевал? – спросил я его.

– Где токмо не воевал, – ответил он мне.

– У генерала Галафеева?

– А как же. На реке Валерике ранен. Да я вас помню. Вы тогда в отряде Дорохова были.

Несмотря на летнюю жару, на Акиме длиннополая темно-синей черкеска, на голове кудрявая папаха. Побывавшая в боях шашка с костяной рукоятью висела на боку. За спиной в холщовом чехле перекинут черкесский карабин с коротким прикладом.

Солнце пекло нещадно, будто в прикаспийских степях. У меня из-под фуражки на виски стекали горячие струйки. Я обтирался платком, отчего белоснежный французский батист вскоре стал серым. Лошадь подо мной вся изошлась потом и страшно смердела. Косила в сторону весело журчащего Подкумка. Настырные оводы жужжащим роем кружили над головой, – вот напасть! Поскорее бы обогнуть отроги Машука. Там и Пятигорск с долгожданным отдыхом.

От Ставропольской крепости ехали вторые сутки по укатанной дороге. По обеим сторонам степь без конца и края. Трава чуть ли не в человеческий рост. От аромата разнотравья голова кружилась. Но эта жара…. И пыль. Пыль забивалась в нос, противно скрипела на зубах, сушила глаза.

Вчера заночевали в станице Георгиевской, которая стоит на полпути от Ставрополя до Пятигорска. Хорошо, что не на постоялом дворе с ненасытными клопами и тараканами в каше. У Акима кум нашёлся. Нас пустили в казацкую хату. Накормили наваристыми щами. Для меня постелили перину. Хозяйка даже выстирала и высушила моё исподнее, – дай Бог ей здоровья. Утром вновь в путь. По настоянию Акима, в Георгиевской армейское седло сменил на казацкое, широкое и гладкое. И правильно сделал, иначе бы зад натёр до мозолей.

От Георгиевской уже видны были три далёкие синеватые вершины Бештау. А дальше, едва заметный, словно призрачное облачко, двуглавый Эльбрус.

– Надо было самим добираться, а не с поездом, – посетовал я. – Давно бы в Пятигорске были.

–Не, вашбродие, – мотнул головой казак. – Не спокойно нонче. Абреки так и шастают. Говорят, на прошлой неделе охфицерика прирезали. Вот, так, решил один ехать… Царство ему небесное.

– Да ты дрейфишь? – усмехнулся я.

– Да не в жисть! Чего, это, я дрейфю? – даже не обиделся казак. – За вас переживаю. Говорил вам: наденьте черкеску или, хотя бы, эполеты снимите. Красуетесь в мундире. Абреки прежде всего охфицеров бьют. Вот, засядет стрелок в скалах, и вас в первую голову сшибёт.

– Брось пугать, Аким. Что я, первый день на Кавказе? Я русский офицер и не буду под черкеской прятаться.

Казак насупился. Поправил папаху, сползшую на глаза, и пробурчал:

– Гроза будет.

***

Наконец добрались до пикета. Трое конных казаков с длинными пиками приветствовали нас. Моя лошадь, учуяв конец пути, пошла шибче. Появились низкие мазанки с соломенными крышами и крохотными окошками. Станица Кабардинская, узнал я. Здесь селились отставные солдаты. С одной стороны над дорогой нависла серая скала, с другой – открылся обрыв. Внизу всё так же весело журчал Подкумок. Девчонки, босоногие, в белых кофтах и серых юбках подбегали к нам, кричали, приняв меня за курортника: «Господин офицер, есть квартирка порожняя, недорого». Показалась в долине Константиногорская крепость с земляными батареями. Рядом солдатская слобода. За слободой низенькие постройки мастерских делового двора, воловий двор, карантин…

Ещё поворот и на пологом склоне Машука, среди густых, ухоженных садов рассыпались белые приветливые домики Пятигорска. Я с облегчением выдохнул. Аким скинул папаху и перекрестился на купол местной часовенки.

При въезде в город красовался большой каменный особняк главного врача местечка – Конради. Чуть поодаль величественно стоял дом с колоннами, где находилась почтовая станция. А дальше открывался вид на центральную аллею с красивыми домами, купальнями, беседками. Особо выделялась казённая ресторация: белые стены, высокие окна, фронтон, подобно древнегреческому.

Мы подъехали к дому для неимущих офицеров. Фасад отделан местным серым камнем. Здесь же располагалась комендатура и конюшня. К нам кинулись босоногие казачата. Я выбрал самого старшего, лет двенадцати. Вручил ему медный пятак.

–Как звать?

– Прошка!

– Коня расседлай. Дай остыть, потом сведи на речку.

– Сделаем, вашбродие! – ответил Прошка, принимая у меня уздечку.

Я размял затекшие ноги. Ну и жара! Воздух, бут-то застыл. Точно – гроза будет. У меня вся блуза взмокла и противно липла к телу. Да и разило от меня не лучше, чем от моей лошади.

– Аким, – окликнул я казака. – Прибудет мой багаж, занеси в комендатуру.

– Вам здесь комнату снять? – кивнул он в сторону дома неимущих офицеров, – или в Кабардинской подсмотреть?

– Я бы в городе хотел найти что-нибудь приличное.

– Сейчас самое лето. В городе все квартиры заняты, – предупредил казак.

– Прошка! – окликнул я парнишку.

– Ась, вашбродие!

– Не знаешь, квартирку где можно отыскать почище?

– Спросите у генеральши Мерлини. От неё вчерась семейство купца Сидоркина съехало.

– Слышал, Аким? Скажи: для штабс-капитана Арсеньева. Она должна меня помнить. А я пока к друзьям наведаюсь. Схожу к генералу Верзилину.

– Так, он нонче в Варшаву отъехал, – сообщил Прошка.

– Я не к нему самому, к его квартирантам.

– Вашбродие, – недовольно покачал головой казак. – Вы бы хоть платье почистили, да сапоги…. Как дамы генеральские вас в таком виде приметят? Ой, и лицо у вас всё в подтёках…. Умыться бы.

– Ничего, там и умоюсь, – устало отмахнулся я и быстро зашагал по центральному бульвару, где по обочинам приятно шелестели листвой молоденькие липки. Не терпелось увидеть друзей, обменяться новостями, побалагурить…

В Ставрополе я узнал, что Лермонтов прибыл в Пятигорск с Алексеем Столыпиным-Монго. Помимо родства их связывала крепкая дружба. Хотя они внешне очень отличались друг от друга. Лермонтов невысок, приземист, немного сутулый, лицом не вышел. Монго – тот наоборот: высокий красавец. Он выглядел элегантно, что в армейском мундире, что в штатском платье. В битве у Валерики был тяжело ранен, но быстро поправился. Знал я, что Корнет Глебов здесь. Чудный, черноглазый юноша. Храбрый офицер и хороший товарищ. Ему так же досталось в битве у Валерике. Мартынова я давно не видел. Слышал, что он очень изменился. Князь Трубецкой…. С ним лучше не пить. Если в шумной весёлой компании увидишь Трубецкова, ждите происшествия. Он обязательно выдумает какую-нибудь штуку, после которой окажется под арестом, и вы вместе с ним.

Как же прекрасен был этот молодой курортный городок. Чистый, зелёный, в окружении синеватых гор. И дышится здесь легко, несмотря на пекло и непривычный серный дух от горячих источников. Я свернул с центрального бульвара и поднялся к улочке с небольшими одноэтажными домами, ничем не напоминавшими чопорные особняки Петербурга или разбитные терема Москвы. Провинция – и есть провинция: маленькие окошки, низкие заборчики, тенистые веранды, увитые лозой, цветущие палисадники.

Подойдя к дому майора Чилаева, я уловил запах ладана. Услышал, как поп где-то в доме читает заупокойную. Стало тоскливо и тревожно на душе: кто-то окончил свой земной путь.

Тут я увидел Назимова, идущего мне навстречу. В свои сорок, он выглядел на все пятьдесят после сибирской ссылки. Лицо суровое, глаза строгие, усы седые. На нём серый солдатский сюртук Кабардинского полка. Слегка прихрамывал, но шагал твердо. Старый вояка. В юности оказался замешан в Декабрьском бунте, за что был сослан в Сибирь на вечное поселение. Брат его, в тот декабрьский злополучный день оказался на другой стороне: стоял за наследника Николая, находясь в рядах лейб-гвардии Саперного батальона. После он вымолил у царя прощение для Назимова. Проведя двенадцать лет на каторге, Назимов был отправлен солдатом на Кавказ. В стычках с горцами проявил отвагу и находчивость, благодаря чему нынче произведён в унтер-офицеры.

– Михаил Александрович! – обрадовался я.

– Серёжа! Арсеньев! Ты ли это? – кинулся он меня обнимать. – Да по каким же делам?

– В Ставрополь приказы доставил из Петербурга. Вот, взял два дня отпуска, – сразу сюда. Хотел увидеться с Манго и Мишей. Говорят, Дорохов тоже здесь. Как он?

Назимов переменился в лице, помрачнел.