–Ах, как я вас понимаю, – проворковала вдова томным голосом. – Но Мартынов не мог поступить иначе. Надо же было кому-то образумить этого зарвавшегося мальчишку.

Мы с дядюшкой опешили от её слов.

– Простите, а что он тут натворил? – осторожно спросил дядюшка.

– Известно, что, – фыркнула генеральская вдова. – Сколотил банду из офицеров. Молоденьким девушкам проходу не давали. Кутили с утра до ночи. Шумел…. А в нашем городке не любят шума; здесь больные отдыхают.

– Так, тут же все молодые офицеры этим занимаются, – возразил дядюшка. – Шумят, празднуют день и ночь и девушкам проходу не дают. Чем им ещё заниматься?

– Точно-с! – вставил Марушевский. – Полное безобразие!

Это дядюшкино утверждение поставило вдову в тупик.

– Вы уж говорите о своих мужских делах, а мне пора своими заняться, – решила уйти от разговора генеральша, медленно встала и уплыла в соседнюю комнату.

– Что она сейчас сказала? – спросил дядюшка у Марушевского.

–Екатерина Ивановна! – пожал плечами квартальный надзиратель, мол, что с одинокой дамы взять? – С молодёжью, действительно, тяжело справляться. После экспедиций офицеры приезжают сюда отдохнуть. Но отдыхают уж слишком бурно, что и вызывает недовольство благородных господ. А Лермонтов всегда был во главе любого кутежа, любой попойки.

***

После чая мы с дядюшкой переместились на узкую деревянную веранду, с которой открывался чудный вид на горы под угасающим летним небом.

– Ох, и хорошо тут! – крякнул дядюшка, устраиваясь на мягком диване. Меркин подал ему длинный чубук с его любимым турецким табаком. Дядюшка философски затянулся. Лицо размякло, взгляд подобрел.

–Вы же говорили, что вам не нравятся курортные местечки, – напомнил я.

–Говорил, – согласился он. – Не нравятся. Но это когда – работать, а когда отдохнуть – даже очень нравятся.

Мы рассмеялись.

– Что скажешь, Сереженка о друге своём, Мишеле Лермонтове? – мягко обратился он ко мне. Передо мной снова был любящий дядюшка, добрый и ласковый. – Ты его хорошо знал?

– Мало кто его хорошо знал, – ответил я неопределённо. – Разве только бабушка его, Елизавета Алексеевна. Он мне как-то рассказывал, что родился в Москве, холодной осенней ночью. И ночь эта прошла без чудес, и осень была обыкновенная.

– Да, – кивнул дядюшка. – В тот год пал Париж; Бонапарт низвергнут, и наши доблестные богатыри вернулись на родину победителями. А в Москве ещё пахло гарью. Пожарища до конца не разобрали. Стаи голодных собак, толпы нищих, госпитальные дома переполнены…. Тяжёлое времечко.

– Гувернёром у него был офицер из наполеоновской гвардии, -вспомнил я.

– Вот как?

– Человек строгий, но мягкий. Жан Капэ. Высокий, сильный, как и положено быть гвардейцу. Говорил мало, но всегда взвешенно и по делу. Он прошёл с Великой армией весь путь от Парижа до Москвы, а на обратном пути, когда французов гнали, был ранен где-то под Смоленском. Местные крестьяне его подобрали чуть живого, выходили. На этом его военная карьера закончилась. Но и во Францию он возвращаться побоялся. Однако очень тосковал по полям Прованса и был безнадёжно, до конца дней предан своему императору. До самой смерти верил, что Наполеон вновь поднимет победное знамя над Парижем. Но – увы…

– Знамя над Парижем! – усмехнулся дядюшка, выпуская колечко сизого дыма. – Нет, могущество Франции ушло навсегда. Но Европа тем и славна, что в ней периодически рождаются идиоты с мечтой о мировом господстве. Странный этот персонаж – Наполеон. Сумасшедший? Нет! Но столько стран разрушил, сотни тысяч французов послал на смерть, ещё больше обрёк на нищету, а его эти же французы боготворят. Да и не только они…