Цена металла Александр Швырёв

ГЛАВА 1

Солнце уже клонилось к закату, когда две покрытые пылью машины, медленно двигаясь по разбитой дороге, достигли окраины Кинганы. Поселение встречало приезжих молчаливыми взглядами местных жителей, собравшихся вдоль улицы и следивших за каждым движением автомобилей. Люк Огюст Дюпон, восседавший на переднем пассажирском сиденье первого джипа, внимательно вглядывался в знакомые очертания домов и лиц, на которых он читал смесь осторожного любопытства и привычного для этих мест недоверия к чужакам.

Дюпон не был чужаком в привычном смысле слова, скорее, он был тем, кого здесь терпели, уважали и, возможно, даже немного боялись. Он знал местных жителей, а они знали его. Но сегодняшний визит носил иной характер – менее официальный, почти семейный.

Коумба Макаса, старейшина деревни, ждал у входа в свой дом – просторную глиняную постройку с жестяной крышей, заметно выделяющуюся среди прочих домов. Его седые волосы и морщинистое лицо говорили о прожитых годах и пережитых невзгодах, но взгляд старика по-прежнему оставался твердым и ясным.

Дюпон выбрался из джипа, медленно расправив плечи и расправляя складки на рубашке цвета хаки. Он снял темные очки и встретил взгляд старейшины. Коумба Макаса улыбнулся, шагнул вперед и протянул руку.

– Люк, мой мальчик, рад тебя видеть, – произнес он на французском с сильным акцентом, свойственным носителям языка санго.

– Коумба, – кивнул Дюпон, крепко пожимая сухую и теплую ладонь старейшины. – Взаимно.

За старейшиной стояла его жена, Мари, улыбаясь гостю с привычной мягкостью и теплом. Женщина всегда молчала много и говорила мало, но каждое её слово было точным, весомым. Рядом с ней находились сын старейшины, Жоэль, и дочь Серафина. Жоэль, всегда сосредоточенный и напряженный, слегка кивнул, обменявшись с Дюпоном взглядами людей, привыкших говорить без слов. Серафина же выглядела слегка смущенной, и её взгляд, направленный на Дюпона, быстро скользнул вниз.

– Пойдемте внутрь, – пригласил Макаса, указывая на дверь дома. – Мы приготовили ужин, нужно отметить твой приезд как следует.

Войдя в дом, Дюпон ощутил прохладу и запах специй, смешанный с ароматом варёного риса и мяса. Комната, служившая одновременно гостиной и столовой, была освещена мягким светом керосиновых ламп. В центре находился массивный деревянный стол, за которым уже сидел отец Антонио Гатти – высокий худощавый итальянец с лицом, отмеченным глубокими морщинами, но с глазами, полными живой и почти юношеской энергии.

– Люк! – улыбнулся священник, поднимаясь и распростёрши руки в приветственном жесте. – Твой приезд всегда событие для нас. Я уже начал скучать по нашим беседам.

Дюпон кивнул, ощущая прилив спокойствия и домашнего тепла, которое здесь, в Кингане, посещало его редко, но всегда к месту.

– Рад видеть вас, отец Гатти. Давно ли прибыли из Сен-Флёра?

– Вчера, – священник опустился обратно на скамью. – Есть новости, о которых тебе нужно узнать, но сперва поешь. Дорога была тяжелой.

Стол постепенно наполнялся блюдами, и разговоры пока ограничивались ничего не значащими вежливостями. Однако даже в этом тихом мирном обмене репликами ощущалось напряжение – тень надвигающихся перемен.

– Новости тревожные? – нарушил тишину Дюпон, принимая угощение из рук Мари.

– Очень, – спокойно, но с заметным усилием произнес отец Гатти. – Повстанцы активизировались. В деревне уже видели чужаков. Говорят, это люди генерала Н’Диайе.

Взгляды всех присутствующих скрестились, и на секунду в комнате повисла тяжёлая тишина, в которой было больше сказано, чем во всех словах, произнесённых за вечер.

Дом Коумбы Макасы был для Дюпона редким убежищем, местом, где он мог позволить себе ослабить вечную напряженность и забыть на время о своей роли. Здесь он был не директором департамента безопасности, не смотрителем алмазных рудников и уж точно не бывшим офицером Французского Иностранного Легиона, чья карьера была запятнана и кровью, и сложными моральными компромиссами. В этой деревне, в этом доме, среди этих людей Люк Огюст Дюпон был просто человеком. Простым и понятным – тем, кем он почти забыл, каково быть.

Он наблюдал за тем, как Мари с привычной ловкостью расставляла тарелки и миски на широком столе, покрытом яркой традиционной тканью, а Коумба наполнял чашки местным пальмовым вином, обладающим терпким вкусом и почти фруктовым ароматом. Жоэль молчал, лишь изредка переговариваясь тихим голосом с отцом Гатти, который всё чаще задумчиво поглядывал в сторону окна, словно ища в сгущающихся сумерках знаки приближающихся бедствий.

Серафина сидела напротив, и её взгляд то и дело пересекался с его, после чего она поспешно отворачивалась, изображая интерес к разговору старших или к узорам на скатерти. В её движениях и взгляде было что-то, что заставляло Дюпона чувствовать себя одновременно взволнованным и неловким. Последний раз он ощущал подобное слишком давно, и это чувство было для него почти забытым, чуждым. Он понимал, что подобные чувства – слабость, опасная в его положении, однако именно сегодня, в кругу семьи Макаса и отца Гатти, он позволял себе быть слабым.

В этот миг, за столом среди близких, он вдруг понял, насколько сильно устал от роли, которую играл уже не первый год – роли сурового надзирателя и невольного политического инструмента, вечно балансирующего на грани выживания и совести. Он устал от необходимости каждое утро встречать в зеркале глаза человека, которого иногда едва узнавал. Сегодня же это лицо было ему знакомо и понятно. Он снова почувствовал себя живым.

– Ты задумался, Люк, – голос отца Гатти мягко вывел его из раздумий. – Что-то тревожит тебя?

Дюпон слегка улыбнулся, покачав головой:

– Нет, отец, напротив. Я чувствую себя спокойно – впервые за долгое время.

Священник внимательно посмотрел на него, и в его глубоких, мудрых глазах мелькнуло понимание:

– Хорошо, когда у человека есть место, где он может почувствовать себя спокойно. Такое место – большая редкость в наши времена.

– Да, – согласился Дюпон. – Иногда кажется, что оно вообще невозможно.

– Возможно, – вступил в разговор Коумба, тяжело вздохнув. – Пока есть семья, пока есть те, кто помнит, кто ты такой на самом деле.

Старейшина говорил медленно, словно взвешивая каждое слово:

– Многие из нас были вынуждены забыть, кем мы были раньше. Наша страна, Люк, заставила нас забыть себя. Но иногда, в такие вечера, как этот, мы снова вспоминаем, кто мы на самом деле. Что мы не просто пешки в чужой игре, а люди с прошлым, достоинством и надеждой на будущее.

В его словах звучала боль и мудрость человека, видевшего слишком много разочарований и предательств. Вокруг стола повисла задумчивая тишина. Каждый думал о своем, но мысли всех присутствующих словно бы сливались воедино – мысли о том, что эта хрупкая близость, царившая за столом, могла исчезнуть в любой момент.

Снаружи дом обступала ночь, полная неясных шорохов и тревожных теней. Но сейчас, за этим столом, в мягком свете керосиновых ламп, они были вместе. И для Дюпона это значило больше, чем он готов был признать самому себе.

Люк поднес к губам чашку с вином и позволил себе улыбнуться – впервые искренне за долгое время, почувствовав, как внутри него на мгновение стихла давняя, всегда готовая разгореться война с самим собой.

– Спасибо, – тихо сказал он, глядя на Коумбу и Мари, на Жоэля и Серафину, и на отца Гатти. – Спасибо, что дали мне почувствовать это снова.

Мари ласково улыбнулась, словно прекрасно понимая, о чем он говорил:

– Мы всегда ждем тебя, Люк. Здесь ты дома. Помни это.

Её слова отозвались в глубине души тихим эхом, и он на миг закрыл глаза, стараясь сохранить это ощущение как можно дольше, зная, что завтра уже может оказаться совсем другим днем.

Но сейчас было тихо, и мир на несколько мгновений замер, оставив Люка Огюста Дюпона наедине с чувством, почти забытым, но оттого еще более ценным – чувством, что где-то на этой разорванной конфликтами земле у него всё же был дом и были близкие, ради которых стоило бороться и жить дальше.

После того, как закончился ужин и тарелки были убраны со стола, разговор неизбежно перешёл на тему, которая давно уже висела над ними тяжёлым облаком – политическая ситуация в стране. Тишина наполняла комнату, прерываемая лишь тихим потрескиванием керосиновой лампы и гулом ночных насекомых за тонкими стенами дома.

Коумба Макаса, старейшина деревни и глава семьи, заговорил первым. Он поднял тяжёлые веки, и Дюпон увидел в его глазах усталость и одновременно решимость человека, который никогда не позволит страху овладеть собой.

– Повстанцы уже появились в округе, Люк. Они ищут сторонников. Генерал Н’Диайе скоро начнёт действовать, – сказал Коумба, не отрывая взгляда от огня лампы. Его слова звучали словно пророчество, в котором не было места сомнениям.

– Люди устали от того, что происходит в стране, – заметил Жоэль, сцепив пальцы и положив их на стол. – Президент Мбуту держится за власть, словно бешеная собака. Он не отдаст её просто так.

Дюпон внимательно посмотрел на Жоэля. Сын Коумбы вырос в атмосфере политической борьбы, он хорошо понимал, о чём говорил. Но его молодость и горячность пугали Дюпона – он слишком ясно видел, во что превращается юношеский идеализм на полях реальных боевых действий.