Люк вышел на веранду. Деревянный стул под ним поскрипывал от малейшего движения. Вокруг темнело. За деревней начиналась ночь – густая, плотная, звенящая от жизни джунглей. Он вытащил из нагрудного кармана коробок спичек, щёлкнул – яркая искра на миг осветила лицо, прежде чем пламя растворилось в жёлтом огоньке сигареты.

Табак был грубый, дешёвый, оставлял горечь во рту, но именно этого ему сейчас и хотелось – чтобы вкус соответствовал его настроению.

– Вы не спите, месье Дюпон? – раздался тихий голос сбоку.

Он вздрогнул едва заметно, повернув голову. В проёме между деревянными стойками веранды стояла Серафина, держа в руках кружку, из которой поднимался слабый пар.

– Нет, – ответил Дюпон просто. – Ночь выдалась слишком красивой, чтобы уснуть.

Девушка подошла ближе, остановившись на расстоянии вытянутой руки. Освещённая мягким светом лампы, она казалась почти прозрачной. На ней была простая светлая туника, и волосы, обычно убранные, сегодня спадали на плечи. Лицо было спокойным, но взгляд – глубоким и изучающим.

– Это вам, – протянула кружку. – Отвар из гибискуса. Успокаивает.

Он взял её, чуть кивнув.

– Спасибо, – произнёс Дюпон и, сделав глоток, сразу ощутил лёгкую кислинку и пряный шлейф трав. – Очень мягкий. Почти как отдых у вас здесь.

– Это мама научила меня, – Серафина чуть улыбнулась, – но она считает – всё, что подаётся на стол, должно нести смысл. Успокаивающее – для тревожных. Сытое – для уставших. Сладкое – только тем, кто смеётся.

– Значит, мне – успокаивающее, – Люк улыбнулся краешком губ. – Мудрая женщина.

– Она видит людей такими, какие они есть, даже если люди сами забыли, – тихо сказала Серафина. – Думаю, она так же смотрит и на вас.

Дюпон посмотрел на неё. Глубоко. Долго. В её глазах не было вызова – только тёплая, но тревожная честность. И, возможно, ожидание.

– А ты? – спросил он спустя мгновение. – Ты тоже видишь меня?

Девушка замолчала, опустив глаза. Но не сразу. Словно не испугалась, а просто не знала, стоит ли говорить вслух то, что и так уже витало между ними с самого его появления в деревне.

– Иногда, – призналась она. – Когда вы не прячетесь за своей тенью.

Дюпон не ответил сразу. Снова сделал глоток. Тепло отвара, словно отражение её слов, пошло по телу.

– Я давно не понимаю, какой я – без неё.

Серафина кивнула, потом тихо, почти неслышно сказала:

– А здесь… здесь вы немного другой.

Он хотел возразить. Хотел сказать, что это иллюзия, что она видит лишь маску, другую сторону той же самой тревожности, но не смог. Так как знал – она говорит правду. И это пугало больше, чем всё, что он видел за последние годы.

– Мне кажется, – продолжила Серафина после долгой паузы, присев у края веранды, – вы не просто тревожитесь. Вы боитесь. Но не за себя – за нас.

Голос её был ровным и спокойным, без упрёка. Она лишь констатировала то, что давно понимала, но только сейчас решилась сказать. Люк выдохнул – медленно, сдержанно, словно эти слова вытянули из него что-то тяжёлое, глубоко засевшее.

– Я слишком многое видел, чтобы не бояться за людей, – наконец сказал он. – За тех, кто верит, что новое будет лучше старого. За тех, кто не понимает, что в этой игре сильных слабым достаётся только кровь.

Серафина тихо покачала головой.

– А может быть, мы всё это понимаем. Просто устали быть слабыми.

Люк пристально посмотрел на Серафину. В её словах не было юношеской наивности, которую он так боялся увидеть. Там была сила. Упрямая, живая. Та, что не нуждается в оружии, чтобы выстоять, но умеет пробивать броню лучше любого выстрела.

– Ты не такая, как они, – произнёс Дюпон. – В тебе… нечто другое.