– Я просто родилась здесь, – сказала девушка. – И живу с тем, что у нас есть. Как и все.

– Но ты не такая, – настаивал он. – Ты помнишь, как смотреть. Не прячешь взгляд.

Серафина подняла глаза. Их взгляды пересеклись – медленно, без суеты, без попытки отвлечься. Дюпон почувствовал, как что-то внутри сдвинулось, дрогнуло – не резко, но заметно.

– Мне иногда страшно, – сказала она неожиданно. – Когда вы смотрите вот так. Словно ищете во мне спасение. Или напоминание. Я не знаю, смогу ли быть тем или другим.

Дюпон не сразу ответил. Только поставил кружку на пол рядом с креслом и прислонился к спинке, подняв глаза к звёздному небу.

– Я и сам не знаю, что ищу, – признался он. – Может быть просто место, где можно забыться. Хоть на минуту.

– Тогда оставайтесь, – тихо сказала Серафина, и в этом «оставайтесь» было больше смысла, чем в любом политическом манифесте. Не требование. Не мольба. Просто возможность.

Дюпон опустил взгляд обратно на девушку. Его лицо оставалось спокойным, но в глазах пряталось что-то, чего он не мог показать даже себе. Люк не прикоснулся к ней, не произнёс ни слова. Но Серафина поняла. Они оба поняли. Между ними не было обещаний, не было касаний, не было слов любви. Только взгляд. Долгий, честный, неподдельный.

Он медленно встал и направился к двери. Серафина же осталась сидеть, глядя ему вслед.

За домом, за покосившейся стеной с прислонёнными мотыгами и деревянными ящиками, начинался двор – заросший, неровный, освещённый только лунным светом и отблесками из кухни, где Мари, должно быть, ещё мыла посуду, напевая себе под нос. Ночь была тяжёлая – не по погоде, а по настроению. Даже ветер, обычно шумевший в листве, сегодня шёл глухо, словно не хотел мешать.

Люк вышел, как бы случайно. На самом деле – намеренно. После разговора с Серафиной ему нужно было отстраниться, перезагрузиться, и он знал, что Жоэль где-то рядом. Юноша всегда выходил после еды – работать руками, проверять хоздвор, рубить дрова или просто смотреть в темноту. Так проще думать. Так поступали все мужчины, когда было слишком много слов за столом.

Жоэль действительно был там. Сидел на перевёрнутом ящике у груды связанного хвороста, в одной руке – мачете, в другой – короткий кусок дерева, который он методично строгал. Его лицо, освещённое боковым светом, казалось жёстче и угловатее, чем обычно. Молодость уступала место зрелости – не по годам, а по обстоятельствам.

– Можно? – спросил Дюпон, не подходя слишком близко.

Жоэль не сразу ответил. Но жестом указал на бревно рядом.

– Здесь место для всех, кто не спит.

Люк сел, медленно, по-военному. Некоторое время оба молчали. Деревня вокруг затихала – кое-где стрекотали насекомые, за забором закашлялся козёл. Потом – снова тишина.

– Ты хочешь говорить? – наконец спросил Жоэль, не поворачивая головы.

– Я хочу понять, – ответил Дюпон. – Тебя. Генерала. Всё это.

– Понимание приходит слишком поздно, – резко сказал Жоэль. – Когда уже всё решено.

– Или слишком рано, – парировал Люк. – Когда ещё можно что-то изменить.

Жоэль усмехнулся – сухо, почти беззвучно. Он отбросил кусок дерева, воткнул мачете в землю рядом и наконец повернулся к Дюпону. В его глазах была усталость от постоянного внутреннего напряжения, накапливавшегося годами.

– Ты видишь в генерале Н’Диайе другого диктатора. Я – вижу шанс. Вот и вся разница, между нами.

– Шанс на что? – спросил Дюпон спокойно.

– На сдвиг, – ответил тот. – На удар по старому порядку. Даже если новый будет не лучше, это будет уже не то же самое. Люди проснутся. Поймут, что могут сами. Что могут бороться.

– Ты правда в это веришь? – голос Люка был ровным, почти бесцветным. – Что из насилия вырастет свобода?