Трибун преодолел себя, приветливо улыбнувшись. Получилось, скорее всего, не очень правдоподобно. Кончики его губ задрожали и оставалось надеяться, что Хаарон этого не увидел. Ну не умел Магнус притворно лыбиться. Если ему что-то не нравилось – да, его глаза могли врать, его голос менялся, подделать это не составляло труда… но по улыбке об этом узнавали все. И когда четыре года назад он появился в Сенате, старший брат сходу бросил камешек в огород амбициозному юноше в лавровом венке, вышедшему только что с порога школы ораторов: выше народного трибуна он не поднимется.

На лице авгура не дрогнула ни одна мышца, – если и были в нем какие-то чувства, ненависть или страх, то он их тщательно скрывал. Не изменились и глаза, холодные, как две проруби, с мрачно нависающими веками.

– И это твой друг? – спросил Магнус после того, как они вышли на лоджию. Прохладный, не замутненный благовониями воздух придал бодрости.

– Даже в ночи Мы видим недоверие в твоих глазах, почему, дорогой брат? – Гай, казалось, на мгновение расстроился.

– Ты ошибаешься. Я доверяю тебе.

«Во всяком случае я в тебя верю, Гай, как верил всегда».

Упершись локтями о парапет, брат вскинул голову и устремил взор на звезды. Он громко дышал, жадно захватывая воздух, будто утомленный путник, присевший на камень после долгой дороги. Когда он повернулся к Магнусу, лунное сияние высветило на его лбу капли пота.

– Как Альбонт? Он все так же красив, как в нашем детстве?

Магнус смотрел на площадь, на утопающие во тьме улочки, на потухающие и уже потухшие огни в домах.

– Все так же красив. А может быть и красивее. В этом году прошло двенадцать навмахий41, больше чем когда-либо. Люди шли в Альбонт со всей провинции, лишь бы увидеть наши знаменитые корабельные бои.

– Наш отец был бы счастлив узнать, что его гладиаторская команда себя окупает.

– Если бы он был жив, – согласился Магнус. «Амфитеатр – не лучшая из его идей, но ничего не поделаешь, память есть память, а деньги остаются деньгами».

– Боги о нем позаботились.

«Вот в этом я крайне сомневаюсь…»

– Однако жива еще тетушка Гликера. Ты не забыл, как мы тырили с ее кухни разные сладости? А она приходила к нашему отцу и…

– …и давала нам еще сладостей, лишь бы мы не мешали ей ворковать с ухажером. – Сначала Гай всего лишь улыбнулся, потом зашелся от смеха, очевидно тронутый воспоминаниями прошлого. Для всех остальных он был магистром оффиций, но только Магнус был железно уверен, что видит его истинное лицо.

– Хорошо, что она жива. Так мало осталось в живых, – добавил он с невеселой ухмылкой, когда прекратил смеяться.

– Представь, что умудрилась сделать старая Гликера в свой шестидесятый юбилей?

– Выйти замуж?

– И знал бы ты, за кого… за Андроника! Ты представляешь?

Гай нахмурился.

– Ну, помнишь этого парня, который постоянно ошивался у нас в экседре42? – напомнил Магнус. – Всегда, когда мы забегали, он там был.

– Парня? Ты называешь парнем того сорокалетнего иллюстра43, который выкидывал какой-нибудь номер, лишь бы наш отец замолвил за него слово в Сенате? Ему сейчас, должно быть, за семьдесят.

– Они стоят друг друга. – Магнус засмеялся и, не переставая улыбаться, опустил голову. Легкий ветерок трепал волосы. «Удивительно, что ты еще помнишь». – Может нам и не следовало работать в Сенате.

– Прервать семейную традицию? Любимый братец, ты шутишь?

– Этот город не для меня. В Альбонте было на порядок уютнее. Там отовсюду тебя окружают воспоминания из детства, а здесь как будто ничего не поменялось…

– Посмотри, это столица всего мира. – Гай выпрямился и расставил руки, как оратор на подиуме. – Здесь вершатся судьбы всего живого и неживого, всего, что ходит, растет, летает и плавает. Это дом богов.