Бывшие одноклассники. Училка для миллиардера Саяна Горская

Юля.

Звенит звонок.

Подскакиваю и хватаю классный журнал. Взмахиваю рукой в воздухе.

– Всё, Наташа, я побежала!

– Давай. Ох, как же хорошо, что у меня «окно»!

– Счастливая. Пожелай мне удачи, что ли!

– А кто у тебя сейчас? – Наташа лениво потягивается, отрываясь от чашки с кофе.

– Восьмой «Б».

Она закатывает глаза так выразительно, что дальше просто некуда.

– Брр… Кошмар. Искренне сочувствую. Надеюсь, эти прелестные детки тебя сегодня не сожрут. Удачи и ни пуха!

Фальшиво смеюсь и вылетаю в коридор.

Честно?

Мне бы сейчас не удачу – мне бы бронежилет. Или молитвенник. Или, на худой конец, волшебный свисток, от которого у всех восьмиклассников резко пропадает желание вытворять пакости.

Но, увы, в моём арсенале только журнал, маркер и наивная вера в светлое будущее.

Хотя последнее всё больше под вопросом.

Быстрым шагом иду к своему кабинету, словно мантру повторяя, что всё будет хорошо.

Главное – пережить этот урок. Потом пережить вечер у мамы. И я свободна. По крайней мере, до пятницы – до следующего урока французского у этих детей.

Восьмой «Б» – класс сложный. Неуправляемый. Учителя называют их маленькими монстрами. Я называю их так же, только без слова «маленькие».

А главный зачинщик беспорядков и неоспоримый предводитель этого татаро-монгольского ига – Матвей Петров.

Петров…

От этой фамилии каждый раз бросает в дрожь и холодный пот.

Знала я одного Петрова. Он был моим одноклассником и моим личным наказанием. Тоже задиристый, тоже всех изводил. В том числе и меня.

Нет. В основном – меня.

Портфель мой выкидывал в мусорку, прятал учебники перед уроком, а один раз написал на доске огромными буквами «Юля-кривуля».

С тех пор меня так и звали – Кривулей.

Петров первым начал, а остальные радостно подхватили.

Я и правда была нескладной, неловкой, вечно спотыкалась, носила смешные круглые очки и одевалась совсем не модно.

Но Кривуля… Это прозвище отпечаталось у меня на подкорке татуировкой. Клеймом. И я много усилий приложила для того, чтобы выглядеть иначе теперь.

Детские травмы – самые глубокие.

Я злилась, плакала, жаловалась на Петрова, но это только раззадоривало его. И каждый день он находил новый способ напомнить мне, что я зубрила, зануда, ботанша и страшная серая моль.

Юля-кривуля.

А то, что случилось перед выпускным, я даже вспоминать не хочу. Такого позора я никогда в жизни не испытывала и много лет винила себя в том, что позволила так жестоко со мной обойтись.

Позволила потому, что была в Петрова отчаянно влюблена.

Была дурой, откровенно говоря.

Правда, это было много лет назад. И слава богу, что тот Петров остался в прошлом.

Однако, теперь у меня новая, молодая и прокачанная версия этого концентрированного зла.

Может, это моя карма – всю жизнь участвовать в конфронтации с людьми, которые носят эту фамилию?

В таком случае у меня для себя плохие новости – Петровых у нас пол страны…

Матвей будто выбрал меня своей жертвой. Я работаю здесь всего четыре месяца, а он за это время уже успел загубить цветы в моём кабинете, полив их какой-то гадостью, спертой на химии; намазать стул вазелином, испортив мои любимые брюки-клёш; засыпать в вентилирующее отверстие моего ноутбука блёстки, которые я до сих пор нахожу в клавиатуре.

Апофеозом стала красивая коробочка, заботливо оставленная на краю моего стола. Идиотка-училка, естественно, решила, что это презент. Презент разбежался, шевеля длинными усами, как только я открыла крышечку, а наша завхоз потом целый вечер ловила мадагаскарских тараканов по этажу.

Дохожу до кабинета, в последний раз глубоко вбираю в себя воздух и толкаю дверь.

– Bonjour, les enfants!

– Bonjour, madame! – Хором святых ангелочков тянут дети. Разве что нимбы над их светлыми головами не вспыхивают.

Сидят ровно, ручки сложены полочкой, глазки честные-честные.

А честнее всех, естественно, у Петрова.

Прищуриваюсь подозрительно.

– Что-то не так?

– Что вы, Юля Викторовна! – Улыбается Матвей, нахально вздёргивая бровь. – Мы вас ждали очень. Соскучились. А вы опаздываете.

Игнорирую этот выпад и его приторный тон.

– Матвей, если ты снова что-то придумал, то лучше признайся сразу. Иначе у тебя будут большие неприятности.

– Юля Викторовна, как вы могли обо мне такое подумать? – Деланно оскорбляется Петров.

Я не ведусь.

Прохожу к столу. Смотрю на стул. Заглядываю под столешницу. С опаской открываю ноутбук. Всё выглядит нормально, но расслабляться нельзя – в любой момент может что-то взорваться или брызнуть пеной, как в прошлый раз.

Ладно. Пока тихо. Двигаемся дальше.

– Ребята, открываем учебники на странице сто семьдесят восемь, тема сегодняшнего урока – «Путешествия и впечатления». Voyages et impressions.

Дети шуршат страницами, листая до нужной.

Подхожу к доске и открываю створку.

Скрип.

Поднимаю глаза вверх и замираю, как парализованная. Прямо над моей головой медленно наклоняется ведро, привязанное к створке доски тонкой леской, поблескивающей в свете ламп.

Не успеваю даже пискнуть – ледяная вода выливается мне на голову.

Задыхаюсь – от холода, от неожиданности, от обиды и унижения.

Блузка неприятно липнет к телу, мокрые волосы сосульками падают на лицо. Капли стекают за воротник, вызывая мурашки.

В классе воцаряется тишина.

Напряжённая, сгущённая.

Дети надувают щеки и закрывают рты ладонями, сдерживая готовый вырваться смех.

Ошарашено моргаю.

Вытираю воду со лба, откидываю мокрые пряди с лица. Резко вздёргиваю подбородок, стараясь сохранить остатки достоинства.

Мой взгляд мечет молнии.

Оглядываю класс, покрасневших от натуга детей.

Нет, не дети… Монстры!

– Матвей! – Взвизгиваю взбесившейся газонокосилкой. – Всё, с меня хватит! Это последняя капля!

– Последняя? – Откровенно насмехается надо мной. – А мне кажется, капель ещё много! Вам дать платок?

– Родителей в школу! Сегодня же!

– Не могу, Юля Викторовна. Некому прийти.

– Где твоя мама?!

– Сбежала с любовником, – равнодушно пожимает он плечами.

– Тогда пускай приходит отец!

– Он тоже не может. Его нет в городе.

– Бабушка, дедушка, тётя, дядя! Мне без разницы. Кто-то из взрослых должен прийти на беседу, иначе я буду вынуждена писать на тебя докладную директору!

Матвей улыбается. Так хитро и дерзко, что у меня по спине пробегает неприятный, леденящий душу холодок.

– Ладно, Юля Викторовна. Будет вам взрослый. Но вы сами напросились.

Юля.

Уроки заканчиваются, дети расходятся по домам, лицей погружается в почти стерильную тишину, нарушаемую лишь редкими шагами в коридорах.

Решаю задержаться – проверю тетради здесь, чтобы не тащить их сегодня домой, а завтра – обратно.

Поднимаю взгляд на часы.

Это ведь ещё не конец дня. Впереди ещё ужин с мамой, и я знаю, как он пройдёт.

Как только я переступлю порог, мама тут же заведёт свою шарманку о том, что я умру одинокая и несчастная, без детишек и мужа. Весь ужин она будет сверлить меня долгим оценивающим взглядом, потом покачает головой и скажет что-то вроде: "Юля, ну ты же понимаешь, что часики тикают? Когда ты уже найдёшь себе нормального мужчину?"

И мне снова придётся повторять, что детей мне в школе хватает, а замужество не входит в список приоритетных целей на ближайшие пару лет моей жизни.

Но это, конечно, маму не остановит, и мне придётся весь вечер слушать очередной монолог о том, что женщина без семьи – это неправильно и противоестественно.

Я прикрываю глаза и делаю глубокий вдох. Чудесный день. Просто чудесный.

Никто из семейства Петровых не появился. Я даже пыталась дозвониться отцу Матвея, но безуспешно – он так и не взял трубку, проигнорировав все мои восемь звонков. И шесть отправленных вдогонку сообщений оставил без ответа.

Отбрасываю ручку на стол и откидываюсь на спинку неудобного стула. В груди всё ещё ворочается обида.

За что мне это?

Чем я заслужила такое отношение?

Я просто делаю свою работу и делаю её хорошо. Я люблю детей, ищу к ним правильный подход и всегда стараюсь найти общий язык даже с теми, кто не хочет идти на контакт.

Но Матвей…

Почему именно меня он выбрал своей целью?

Этот невыносимый мальчишка считает, что его развлечения важнее моего достоинства.

Ледяная вода, липкая блузка, сдавленные смешки класса…

Это не просто шалость – это настоящее унижение. И никто из его родных даже не счёл нужным прийти, чтобы это обсудить.

С раздражением хватаюсь за очередную тетрадь, зачеркиваю ошибку, ставлю пометку на полях.

В дверь стучат.

Я поднимаю голову и замираю. В дверном проёме стоит мужчина.

Разглядываю его всего пару секунд.

Он в отличной форме.

Высокий, широкоплечий, уверенный. Короткие волосы, лёгкий загар, внимательные живые глаза: тёплые ореховые в центре, с тёмными вкраплениями и яркой зелёной радужкой. А на дне зрачка плещется нечто таинственное и притягивающее.

Чёрная шелковая рубашка блестит, стрелка на брюках идеально отглажена. По оголенным смуглым предплечьям разбегаются вены.

Что-то в этом человеке кажется мне смутно знакомым, но я тут же отвожу взгляд, пригвождая его к тетрадям.

Ну вот, Иванова…

Такой шикарный экземпляр, а ты выглядишь, как мокрая мышь. Не мокрая, ладно. Высохла уже. Но это моё положение радикально не меняет – сегодняшний день меня изрядно потрепал.

– Вы что-то хотели? – Спрашиваю сдержанно.

Мужчина медленно проходит в кабинет. Шаги выверенные, а движения, которыми он поправляет ворот рубашки – неторопливы и размеренны.