Букволюбие.txt Герман Лукомников

Герман Лукомников (род. в 1962 году, до 8 января 1994 года выступал под творческим псевдонимом Бонифаций) – поэт, не вписывающийся ни в одну из заявивших о себе групповых поэтик или течений в современной русскоязычной поэзии. В разное время он сотрудничал с арт-группой «зАиБИ» («За Анонимное и Бесплатное искусство») – и сообществом детских писателей «Черная курица», входил в Товарищество мастеров искусств «Осумасшедшевшие безумцы» (ОсумБез) и был членом литературного клуба «Авторник», был замечен и в иных творческих коллаборациях, но всегда сохранял творческую автономность1. Его стихи обнаруживаются и во «взрослых» антологиях поэзии, вроде почтенного «Самиздата века» (1997), и в собраниях стихотворений для детей2. Критик Людмила Вязмитинова, словно примиряя «детское» и «взрослое» начала в поэзии Лукомникова, писала о присущем поэту стремлении «к детски-примитивному состоянию сознания»3, и действительно, как и в случае с другими важными для Лукомникова поэтами-предшественниками – Всеволодом Некрасовым или Олегом Григорьевым – его стихи понятны детям и попадают в круг детского чтения самотеком, не благодаря сознательной авторской установке писать «для детей».

Лукомников в равной степени представлен и в антологии верлибра «Современный русский свободный стих» (2019), составленной Анной и Юрием Орлицкими, и в антологии комбинаторной поэзии «Свобода ограничения» (2014) Татьяны Бонч-Осмоловской и Валерия Кислова – и критик Лев Оборин в своем курсе современной поэзии на «Полке» аттестует его прежде всего как мастера поэтической комбинаторики – «поэзии формальных ограничений». Владислав Кулаков4 писал о Лукомникове как о поэте-минималисте, Илья Кукулин – о двух ипостасях поэта, лишь в одной из которых он принадлежит к контексту поэзии минимализма (Иван Ахметьев, Александр Макаров-Кротков, отчасти Михаил Нилин, Леонид Виноградов), в другой же – является ярчайшим представителем «нового акционизма», «отчасти продолжающим традицию Пригова, отчасти оспаривающим ее»5. Впрочем, поэт и сам отдает себе отчет в этой особенности собственного творчества:

Но при этом на одном из своих выступлений, рассказывая об участии в проекте антологии анонимных текстов7, Лукомников признавался, как сложно ему было написать для этого издания стихи, которые не выдавали бы с первых же строк своего автора.

Безусловно, далеко не все типы поэзии разрабатываются Лукомниковым с обстоятельностью педанта, скорее, для него характерны полярные, подчас взаимоисключающие устремления, направляющие его поиски к противоположным краям поля художественного эксперимента без попытки непременно их достичь. С одной стороны, вектор его опытов нацелен в сторону предельного усложнения художественной формы. Речь о таком возложении на себя автором дополнительных формальных ограничений сверх привычных, конвенциональных, что он вплотную приближается к границе, отделяющей искусство поэзии от словесной эквилибристики, чьи художественные достоинства уже не столь очевидны и вызывают подозрение, не имеет ли читатель дело с розыгрышем, а не с авангардистской эстетической провокацией. Подобные опыты делают Германа Лукомникова одним из заметных адептов поэзии формальных ограничений, прежде всего – поэтической палиндромистики, где Лукомников – признанный мэтр:

или:

Впрочем, у него немало панторифм:

логогрифов:

«волноходов» и «волнозвучий»:

«разносмыслов»:

Он охотно разрабатывает обнаруженные или описанные другими жанровые формы, например, миниграммы (термин Сергея Федина):

Как и положено наследнику авангардистской традиции, Лукомников культивирует и свои собственные формы, например, давно являющуюся его визитной карточкой форму моностихов (реже – из двух и более строк), построенных на «скрытых» рифмах, например:

или:

Такие формы сам поэт называет «скрытыми рифмами» (или – в черновых файлах – «скрифами»): для автора от внутренней такая рифма отличается тем, что рифменная граница проходит внутри слова, а не между словами, что при записи никак не подчеркивается и для обнаружения требует от читателя особой восприимчивости к звучанию стиха. Другие примеры авторских «форматов» – соединение «скрытой рифмы» с панторифмой дает особенно изысканные «раскладухи» – еще одно понятие Лукомникова («тепло хоть и плохо», «а меня это меняет»), цитанты (разновидность центона – «творчески искаженные цитаты», «цитаты-мутанты»):

Впрочем, Лукомников, как и его гетероним Бонифаций, в области поэзии формальных ограничений не впадают в крайности поэтической комбинаторики. Его/их экзерсисы в этой области уравновешиваются опытами минимализации поэзии, причем сразу в двух направлениях. В русле стратегии «минимального обращения» (В. Кулаков) (минимализма «нередуктивного», «структурного») поэт развивает направление, названное им самим «плаги-артом», присваивая и переприсваивая понравившиеся ему строчки, строфы, целые стихотворения и даже книжки других авторов. Наиболее ярким примером такого «присвоения» является опубликованная в альманахе «Авторник» и на сайте «Вавилон» под именем Германа Лукомникова книга известного поэта, художника и акциониста Вагрича Бахчаняна «Стихи разных лет» (1986), которая сама является примером «плаги-арта», ибо открывается одним из самых известных стихотворений «Узник» («Сижу за решеткой в темнице сырой…»), включает в себя такие общепризнанные шедевры, как «Парус», «Весенняя гроза», «Заклятие смехом», «дыр бул щыл», песню «Широка страна моя родная» и ряд других популярных текстов. Лукомников лишь привел некоторые тексты в соответствие с их «академическим» вариантом, исправив небольшие опечатки и искажения, и снабдил подборку послесловием-манифестом плаги-арта «От автора», которое в свою очередь является… плаги-артистским заимствованием 22‑го параграфа «Технологии сопротивления: плагиат» книги Александра Бренера и Барбары Шурц8, то есть буквально реализует призыв, содержащийся в этой работе! Ключевое отличие «плаги‑арта» от плагиата – он носит игровой характер и предлагает прочитать подчас хрестоматийные тексты так, как будто они написаны другим автором, обладающим иной репутацией, в иных социокультурных обстоятельствах. Иногда же автор позволяет себе все-таки минимальное вмешательство, но в таком случае полностью чужие строки приобретают неожиданное звучание:

Здесь первые три строчки, заимствованные из раннего стихотворения Генриха Сапгира «Радиобред» (1959), существенно меняют свой смысл, потеряв связь с исходным контекстом, но зато насыщаясь новыми, актуальными.

Другой тип минимализма – редуктивный или материальный – предполагает минимализацию самой художественной формы. Чтобы было понятно, о чем идет речь, можно взять одну из последних подборок Лукомникова в журнале «Волга» (2023. № 1): 53 стихотворения состоят из 238 строк и 824 слов, то есть в среднем одно стихотворение – чуть больше четверостишия (4,5 стиха), и в каждой строке в среднем чуть больше 3 слов (3,5). Впрочем, и без подсчетов видно, что большинство опусов Лукомникова невелики по размеру: одни из них (особенно в последнее время) тяготеют к песенному куплету, частушке или эпиграмме:

– другие близки той разновидности поэтического минимализма, основы которого заложили Вс. Некрасов и Ян Сатуновский, а развили в современной поэзии Иван Ахметьев и Александр Макаров-Кротков:

Это особый тип поэзии, о котором (применительно к творчеству Яна Сатуновского) говорил Вс. Некрасов: «Ловится самый миг осознания, возникания речи, сама его природа… Не знаю, кто еще так умеет ловить себя на поэзии»9. Причем Лукомников может «поймать» в живой речи случайное созвучие или ритм – и сразу продемонстрировать это в стихотворении, а может столкнуть какое-то речевое клише или хрестоматийную строчку или мысль с другой такой же строчкой, своим или чужим комментарием – и при удаче этого столкновения вновь высекается искра настоящей поэзии:

Стихийный четырехстопный хорей первой строчки, здесь стилизованный под зачин какой-то житейской истории, натыкается на сбой стихотворного ритма, что инструментирует саму ситуацию неузнавания хорошо известного человека, а пустая строка (=пауза) и добавление «и незнакомый» (при чтении автор обычно произносит озадаченно, разбивая слово на слоги) окончательно рушит инерцию восприятия, побуждая задуматься о причинах метаморфозы «доброго знакомого»10. Причем реконструкция «контекста» остается на совести самого читателя, автор может давать подсказки лишь в авторском исполнении (Вс. Некрасов предлагал близкий тип поэзии называть «контекстуализмом»).