Еще одна бинарность, «снимаемая» в поэтической практике Лукомникова, – оппозиция «конструктивности» и «спонтанности» его творчества: если первая обычно ассоциируется с «ремесленным» подходом к стихотворчеству, то вторая «натурализует» творчество:

Поэт у Лукомникова же одновременно и «растит» рифмы как нечто живое, и «лепит» стихотворение как собственное изделие, используя в качестве исходного стимула, возможно, оброненную кем-то фразу (в данном случае отсылающую к ситуации любовного краха, как у еще одного любимого Лукомниковым «говорного» поэта – Маяковского в «Облаке в штанах», где импульсом для лирического излияния становится брошенное Марией: «знаете, я выхожу замуж»)14. По меткому наблюдению Ильи Кукулина, Лукомниковым в его творчестве начиная еще с конца прошлого века

Действительно, относительная малость подавляющего большинства его опусов компенсируется невероятной творческой продуктивностью поэта, словно бы живущего по завету Юрия Олеши «Ни дня без строчки» и однажды бросившего вызов самому Д.А. Пригову с его обязательством написать к 2001 году 24 тысячи стихотворений. Лукомников тогда не только поставил в тупик Пригова предложением огласить написанные им за последние сутки стихотворения, но и сам заявил о своей готовности любому по его запросу читать все свеженаписанное – и некоторое время выступал с выпусками устной газеты «Поэзия вчера и сегодня», читая самые свежие из написанных стихотворений, а также целыми тематическими вечерами «Стихи сезона».

Эта акция полемична не только по отношению к концептуалистской акции Пригова, в рамках которой авторская декларация подменяла собой материальное ее воплощение. Она является своего рода инверсией модернистского жизнетворчества, которое предполагало выход художника за границы эстетического в сферу самой жизни, превращение ее в такой же материал для его творчества, как и собственные его произведения, так что жизнь творца становилась главным его творением: его имидж, его поступки и даже его частная жизнь. Лукомников же, наоборот, свою частную жизнь превращает в процесс перманентного и бесконечного творчества, где рядом с вполне конвенциональными произведениями пишутся вещи экспериментальные, эскизные, даже как будто случайные, проблематизирующие вопрос художественного качества. Они на самых разных площадках – от клубов, библиотек и школ – и до социальных сетей предъявляются потенциальному читателю, в соцсетях – с возможностью обсуждения различных вариантов.

Эти стихотворения являются таким же производным от субъектности их автора, как и его узнаваемая внешность, манера чтения, как все прочие сферы его многообразной деятельности – перформативно-акционистской, актерской, преподавательской, составительско-издательской и др. И все они проблематизируются: скажем, аутентичность внешности – коллекционированием образов тех, на кого Лукомников, по мнению его читателей и корреспондентов, походит16. Аутентичность творчества – практиками плаги-арта, демонстративного «присвоения» чужих строк и находок, а также переводческой деятельностью, размывающей границы между авторской и чужими поэтиками. Исполнительская манера – актерством автора, обнажающим сконструированность своего сценического образа. Наконец, его автокомментарии, лекции и мастер-классы по поэзии – это способ самому объективировать не только результат своего творчества, но и его процесс, форма авторефлексии человека и поэта Германа Лукомникова.