Хотя семейные обычаи в славянском обществе соблюдались строго и неукоснительно, а всё ж и в нём бывали сбои.

Воевода вятичей Светозар, постоянно занятый в походах особенно в последние годы, не успел вовремя женить сына Родия. Тот же, смолоду пребывая в седле с оружием в руках, участвуя вместе с отцом в битвах, незаметно перешагнул жениховский порог. Светозар заматеревшего сына насильно поженить уже как-то не решился, а тот рвения к семейной жизни не проявлял, сбрасывая иногда гормональную энергию на вдовушек, которых кругом было в изобилии. Тем же было уже всё равно, кто их иной раз осчастливит из дружинников, лишь бы пригнал на двор с пяток баранов или подарил шёлковый отрез на сарафан.

А с Ледой получилось ещё проще. Люди раньше не раз видели Леду с Родием вместе, когда те бегали на учёбу к греку Феофану. И даже после, когда они уже подросли и Родий частенько надолго уезжал из Туманного, людская молва поженила их. Неважно, что никакой женитьбы на самом деле не было, считалось, что Леда принадлежит Родию и всё тут. Естественно Леду никто не беспокоил, и оказалась девушка в каком-то подвешенном состоянии: ни сестра, ни невеста, ни жена и не вдова….

без причины ечальную, озабоченную бытом, или крикливую, часто плачущую но не затронет другого…ком, вспыхивает я

*****

У Родия, проснувшегося утром в своей палатке, первой мыслью было одно – осмотреть эту Таматарху, и, расположившийся за узким проливом, Боспор. Об этих византийских городах он был немало наслышан ещё с детства. Теперь, прибыв сюда, к своему торговому каравану, его разбирало любопытство. А прискакала его сотня только вчера вечером, разбили уртон возле гостевого колодца, наскоро поужинали, да улеглись спать, не обращая внимания на шумливый город, который располагался ниже их стоянки, ближе к проливу.

Родий ткнул в бок спящего ещё рядом Буку. Тот, не открывая глаз, промычал:

– Чево, Родь?

– Подымайся! Коней надо напоить, да самим хоша перекусить!

– Куды едем-то спозарань?

– Оглядеться надо в городу, да дяде Гриве доложиться, што прибыли!

Бука привстал с конской попоны, потянулся, отогнул край полога, закрывающего вход в палатку, выглянул наружу и заворчал:

– В уме ли ты, Родя? Мать-Заря ещё ланиты не красила, волос медных не чесала, а ты уже меня растышкал! Ведал бы ты, яки мне сны Кикимора приятны навеяла, тако не посмел бы меня в бок толкать!

– Ну и што тебе за сны Кикимора в башку твою нечёсану вдолбила?

– А вота приснилось мне, – мечтательно заговорил Бука, – быдто шагаю я по широкому лугу, иже весь в ромашках белых. Впереди речка ракитами обросоша, из ракит тех соловьи заливаютси, дивно щёлкают, а на руках у меня лежит дева красы неописуемой, за шею меня обнимат…. Гляжу, а из дубравы, што сбоку, ворон вылетел, чёрный, яко головёшка, большой, яко поросёнок-трёхлеток, да прям на меня летит, буркалами красными злобными меня сверлит. Похотел тот ворон клювом медным меня ударить, а когтями кривыми деву ту уцепить. Я деву десницей придерживаю, а шуйцей яко ворона того вдарю по башке! Он, было, закаркал, да, вдруг, заржал, яко жеребец стоялый, иже кобылу узрев. Посля рассыпалси углями чёрными, а угли энти хором возопили хулу мне зело пакостну…. Тако я и не познал, што дале-то должно быти…. К чему бы всё энто?

Родий усмехнулся, посерьёзнев, заметил:

– Познаешь ещё, Бука, посля! Заватрева може! Много спать тоже плохо воину! Вон Спок на ногах уже!

– Тако энто ево очередь уртон сторожить! По то и не спит!

Стоянка сотни Родия находилась на возвышенности, возле колодца с журавлём и длинным дубовым корытом, из которого поили коней, верблюдов и овец, прибывающие на торг кочевники. Пока Бука доставал из колодца воду большой деревянной бадьёй и наливал её в колоду, Родий с любопытством разглядывал открывшуюся ему панораму утренней степи, моря и города. Неподалеку с аппетитом щипал, не успевшую ещё выгореть на южном солнце густую траву, конский косяк сотни. Вниз от стоянки вятичей до самого пролива располагались дома, домики и кудрявые сады Таматархи. А сразу за проливом, который по ширине равнялся небольшой речке, виднелись дома и курчавились сады Боспора. Они, эти дома и сады, уступами поднимались вверх, где в утренней дымке просматривалась Митридатова гора.