Мужчина сначала мудро, хозяйственно осмотрится и уж только потом приступает к делу. Женщина же всё начинает делать бездумно, сразу, автоматически, по раз и навсегда заведённому порядку. Так её приучили с детства матери и бабки.

Зато вторая сила у женщины – это не философствование, не размышление, а созерцательность. Она смотрит на мир широко открытыми глазами, любуется им, чего-то ждёт от этого мира, обязательно хорошего. В ней всегда тлеет надежда на это хорошее. В женщине подспудно таится, живёт любовь, о которой она поёт, иной раз целыми днями. Это уж зависит от её внутренней энергии, от темперамента.

И вот, вдруг, это, тлеющее где-то внутри чувство, прорывается и расцветает прекрасным цветком, вспыхивает ярчайшим пламенем, обжигает и её, и того, или тех, кого это пламя коснётся. Если этот огонь горячий, то обожжёт любого, а если это пламя только видимость, то причинит женщине боль, но не затронет другого…. Так бывает, часто бывает….

Женщина без огня любви – цветок, так и не успевший распуститься, незажжённый костёр. Её, тусклую, печальную, озабоченную бытом, или крикливую, часто без причины плачущую, сразу видно. Ей обязательно надо кого-то любить, такова её природа. Без любви она пустое место, так – рабсила, у которой всё из рук валится, да и песни-то она поёт тоскливые, заунывные, больше похожие на стенания…. И всё-таки в ней тлеет какая-то искра надежды….

В поступках мужчины почти всегда просматривается расчёт, подкреплённый определённой степенью меркантильности. У женщины же в основе поведения и характера лежит порыв, эмоции. Обычно гормональный взрыв мужчина, особенно парень, принимает за любовное чувство, что его вполне и устраивает. В душе же девушки всегда присутствует эмоциональный фон и на гормональную вспышку в ней обязательно наслаивается романтическая мечтательность….

Там, далеко, в начале У1 века, на настроение девушки, кроме подруг, никто из мужского населения внимания не обращал. Лишь бы парню приглянулась. Да и то, чаще всего, отец семейства на пристрастия сына поплёвывал и женил его на какой-либо девушке по своему усмотрению. Её чувствами не интересовались. Хочешь, не хочешь – выдавали замуж, а там стерпится – слюбится.

В четырнадцать лет мальчишка становился воином или самостоятельным пахарем, мог в одиночку срубить себе избу, а в пятнадцать лет обязан был жениться. В таком возрасте кроме насторожённости и любопытства к противоположному полу могло ли быть всепоглощающее чувство любви? А проснувшаяся любовь у молодой жены взвивалась куда-то ввысь и падала, если не на мужа, так уж на детей – так она становилась взрослой.

Прелюбодеяния жёстко пресекались волхвами и замысловатыми обычаями. Мужу полюбить чужую жену – табу, нельзя, зато он имел все права, а волхвами даже поощрялось, ввести в свой дом вторую жену, погибшего друга, а кроме неё ещё и молодую вдову с ребёнком. А вот жене и полюбить чужого мужа нельзя, и уйти от своего мужа к другому тоже нельзя, можно только тайно вздыхать, да песни жалостливые петь….

Надел пахотной земли многожёнцу община увеличивала, но при условии, что мужчина мог справиться с такой прорвой тяжёлой работы, так что много жён, большую семью и сам не захочешь иметь. Всё в древнем языческом обществе было направлено на увеличение населения, потому что убыль его, по естественным причинам, была очень велика. Часто мальчишка, только что, женившись, погибал в очередной сече, и заботу о молодой вдове с ребёнком этого дружинника брало на себя общество, пока её не брал кто-нибудь замуж. Покалеченному, полагался раб из захваченных в плен врагов, который и обрабатывал надел этого израненного дружинника, пока не подрастёт наследник у калеки. Потом раба отпускали домой, если он хотел, а мог и остаться. Тогда он становился полноправным членом общины. Так было вплоть до конца тысячелетия. Христианство положило конец славянскому, вынужденному многожёнству, у восточных же народов, соседей славян, ислам наоборот закрепил его законодательно.