Хотя они ко многому привыкли, так как здесь часто снимали кино, но с Захаром и Мирославой не было съемочной группы и камер, поэтому официантка, что их обслуживала, не удержалась:

– Простите, нас снимает скрытая камера?

Мирослава, поедающая, помидорчик черри и соленый арбуз, едва не рассмеялась. А Захар ответил девушке:

– Сегодня у нас с женой годовщина свадьбы, мы решили одеться необычно, понимаете?

Официантка, замешкав, потопталась на месте, на ее лице можно было прочесть: «Ну, вы и выпендрились!». Но профессионализм взял верх, и она пробормотала: «Конечно! Очень необычно! Поздравляю! Как вам фирменное мясо от нашего шеф повара?»

Пока Мирослава давилась смехом, наблюдая всю картину, Захар заверил девушку, что все божественно, и он хочет заказать еще устриц и белое вино Muscadet.

Устрицы принесли во льду, на их створках налипли мелкие бисеринки влаги, Захар разлил по бокалам вино и поднял тост:

– За наш первый совместный ужин, дорогая! – он подмигнул Мирославе и продолжил, – Кажется, вечер, совсем не скучный?! Как считаешь?

Боцман завозился на коленках Мирославы и, получив засахаренную вишенку с пирожного, довольно заурчал.

Она сделала глоток и улыбнулась:

– Никогда бы не подумала, что войду в роль светской дамы и буду ужинать в шикарном платье в лучшем ресторане города. Здесь божественно вкусно готовят, но очень дорого! Хорошо, что мне заплатили гонорар за рекламу, иначе из светской леди я бы превратилась на глазах у всех в Золушку, у которой карета уже не карета – а тыква!

Захар поймал ее руку, когда она вытаскивала купюры из кружевного ридикюля – гонорар, что получила за съемку:

– Не надо. Я сам оплачу.

Мирослава замерла, чуть нахмурившись:

– Но…мы ведь почти не знакомы!

Захар сжал ее кисть чуть сильнее и посмотрел в глаза:

– Я был бы счастлив, завтракать, обедать и ужинать с такой девушкой, как ты.

Мирослава на мгновение растерялась. Спустив шпица на пол, сказала:

– Ну, вы и шутник, господин Гуров! Но…знаете, мне уже пора, совсем стемнело и…

Захар ответил:

– Я провожу тебя.

Он быстро рассчитался с официанткой, оставив щедрые чаевые. Мирослава на обратном пути больше молчала, ее шпиц гавкал на встречающихся по дороге кошек. А Захару нравилось идти с ней пешком под руку.

Шелковые перчатки она давно сняла, и он видел ее руку, обнаженную по локоть. И теперь он понимал, что чувствовали мужчины, видя лишь небольшую полоску кожи своей дамы.

И это было так необычно для него, лишь слегка касаться пальцами нежной кожи и балдеть от, будто бы запретного ощущения. Хотелось провести рукой выше, задержаться на внутреннем сгибе ее локтя, и коснуться губами запястья.

Когда они остановились около старой пятиэтажки увитой лианой Глицинии, Захар с сожалением выдохнул, услышав то, что и должен был услышать в конце прогулки:

– Ну, вот мы и пришли. Вечер был замечательным…

Захар развернул её к себе так быстро, что сам не смог сообразить, как это получилось, что он целует ее розовые губы, слизывая с них запах моря, лайма, и только что выпитого Muscadet.

Мирослава замерла и даже одно сладкое мгновение отвечала на его поцелуй, а потом напряглась и оттолкнула его:

– Захар! Ты, кажется, заигрался в Гурова. И мне действительно – пора!

Не прощаясь, она скрылась в старом подъезде, где как он точно знал, скрипели деревянные лестницы. А он так и стоял, угадывая, в каком окне сейчас зажжется свет.

На следующий день он прислал ей курьером букет красных тюльпанов, потом прислал желтые нарциссы, потом белые хризантемы. Три дня наблюдал, как курьеры выходили из подъезда с букетами и вертели головой, не зная, куда пристроить цветы, которые она возвращала.