— Дошутишься, лицо подправлю. 

— Что за угрозы, Марина Марьяновна? Я же из добрых побуждений!

— Знаю я тебя, балбес, — фыркает она, проведя несколько раз пылесборником по своим ресницам и внимательно глядя в зеркальце. — Все, иди.

— А вы не будете прыгать? — интересуюсь я, кивая на окошко.

Чего остался вообще, сказала же идти.

— Куда? — лицо у Марьяновны стало озадаченным, на минуту она даже прекратила превращать свои ресницы в опахала.

Моргнула пару раз, из-за чего гуталин отпечатался на коже.

— Из окна, — уверенно заявляю я, кивая на пятно. — В вас там это… — тычу пальцем, показывая направление.

Стерлядь вновь моргает, затем подносит зеркальце и смачно ругается.

— Вот… блин! Стирать теперь придется. Из-за тебя все, — бурчит она, потянувшись было к салфеткам. Однако я по инерции перехватываю тоненькое запястье и с удивлением отмечаю, какая Марина хрупкая. Не ест совсем или от вредности иссохла?

— Погоди, — я выхватываю салфетку, переходя на фамильярное общение без предупреждения.

— Ты что делаешь?! Кирилл, испортишь же.

— Обязательно, если будешь ерзать! — я огрызаюсь в ответ, игнорируя ворчание. Склоняюсь ниже, дабы стереть черную грязь и рычу недовольно:

— Глазами не хлопай, а то еще больше на панду похожа станешь.

Марина затихла — терпит и молчит, пока я убираю несколько комочков, осторожно прикасаясь к лицу. Наклоняюсь так ближе, что чувствую мятное дыхание. В душе что-то переворачивается. Особенно когда вспыхивают золотистые искры в голубых глазах Марьяновны.

Все-таки она очень красивая женщина. Даже слишком. 

— Все? — шепчет Стерлядь, и я непроизвольно наклоняюсь ниже, опуская ресницы.

В этот момент случается та сцена, которая обязательно должна присутствовать в любом сентиментальном романе. В приемную влетает особо ретивый работник конторы, ведь у того срочное «надо». После, как в закадровой съемке плохого кино: не видит секретаря, напрямую бежит по направлению к двери заместителя директора по экономике и финансам.

Политика предприятия гласит: «Руководство открыто к общению для всех служащих завода».

— Ой, кажись, я не вовремя, — ухмыляется Евгений, застав нас в двусмысленной позе. Суровцев исчезает, оставляя после себя неловкую паузу.

Потрясающе, просто великолепно. Теперь я точно не отмажусь от шуток, сплетен и разговоров на тему постельных утех с участием начальницы.

— Ливанский, — выдыхает Стерлядь, глядя на меня.

— Я уволен? — спрашиваю обреченно. Спорить совсем не хочется.

— Да.

Больше никогда не буду помогать женщинам. Клянусь своей писательской карьерой.

7. Глава 7. Увольнение, как повод для страданий

— Как она могла тебя уволить, если твой отдел подчиняется Махмудовне? — в голосе Гришеньки столько возмущения, сколько во мне не наберется даже после отвратительного разговора с начальницей в кабинете один на один.

Стоило этому ужаленному в одно место скрыться, спустя час ко мне не подошел только ленивый и не позвонил немой, интересуясь произошедшей ситуацией. Каждый секретарь, мастер, бригадир — половина завода бегала туда-сюда в конце рабочего дня с любопытными лицами. Удивительно, что не дошли до высшего руководства. Впрочем, нет предела совершенству. Завтра узнаю много интересного, а то к пяти часам по слухам, мы с Марьяновной закончили голыми на столе.

Самое обидное во всей этой ситуации: я Марину даже не целовал. Вообще, бьет по самооценке — нажраться охота. Если уж чихвостить за косяки хотя бы за дело, но не за слухи.

Получается, натворил дел лишь в воспаленных умах любопытных сотрудников. Маша, кстати, успела отчитать меня до того, как Лидия Федоровна пропустила мою честь через эмоциональный шредер.