Хотя зря я пожалел Стерлядь.

— Издеваться пришел? — зарычала Марина не хуже пантеры в зоопарке.

Я такую видел, агрессивное существо. Пыталась прогрызть клетку, дабы головы хихикающим туристам откусить. Мне резко перехотелось шутить, хотя вряд ли шмыгающий гном мог бы реально навредить.

— Был бы в этом какой-то смысл, — смелее отвечаю я, входя и осматривая внутреннее убранство.

Отметил забитый финансовыми документами шкаф, несколько горшков с цветами и сейф — жуть как интересно. Отличный способ изобразить безразличие. И унылые стены вызывают желание полюбоваться ими.

Я дернул иголку кактуса и поморщился от боли, возвращаясь взглядом к настороженной Марьяновне. Нет, вовсе Стерлядь не страшная. Женщина в слезах даже при самом сволочном характере вряд ли способна кого-то напугать.

— Тогда зачем? — выдохнула Марина, оставаясь настороженной.

Странная. В начале ревет, потом удивляется реакции людей. Неужели она думает, будто кто-то проигнорировал бы? Впрочем, я же так и собирался поступить. 

— Услышал, что главный демон в платочек сопит. Решил поинтересоваться, не настиг ли насморк главу ада, — я пожал плечами, осторожно огибая стол и присаживаясь на самый краешек.

Марина подняла голову, чуть прищурившись от недовольства.

— Не дождешься, — усмехнулась она. На фоне смазанной штукатурки почти незаметно. Жуткое зрелище, кстати, но почему-то совсем не отталкивающе.

— Я вам так скажу, Марина Марьяновна, — я наклоняюсь ниже, разглядывая черные комочки на ресницах. Помада частично смазалась на губах. Не могу на нее без смеха смотреть. — Китайцы вас за панду примут, лучше умыться. Иначе заберут в зоопарк и в клетку посадят. У них, знаете ли, каждый бамбуковый медведь на счету. Будете потом в качестве умилительного подарка по странам кататься на потеху граждан.

И почему я никогда не могу вовремя заткнуться? Сейчас Марина меня убьет, и плакала книга Самойлову. Не увижу Мексику на Новый год, как мечтал. Все Ливанский, на том свете будешь постройки ацтеков разглядывать с облачка.

Я прощаюсь с миром, горюю и успеваю справить сорок дней в голове. Так хорошо праздновал, что не сразу понял, кто рядом так громко ржет. Не смеется, не хихикает, а именно ржет. Как тюлень на лежбище над моим последним путем в никуда.

— Что смешного? — удивленно спрашиваю я, наклоняя голову набок.

Не понимаю эту Стерлядь: то шипит как змея, то ржет как лошадь Пржевальского. Еще несколько минут назад готовилась наброситься на меня, а теперь стирает выступившие слезы и убивает остатки эстетики на лице.

— Дурак ты, Ливанский, — произносит Марина, успокоившись наконец.

Ладно, не воет от горя и хорошо. Значит, моя безвременная кончина отменяется. Я от радости придвинулся ближе и улыбнулся, демонстрируя прекрасную работу своего стоматолога. 

— Вот видите, Марина Марьяновна. Вы начальник — я дурак. А вместе у нас полный штиль с идиллией на рабочем месте, — продолжаю я рассуждать, сидя на своей жердочке.

Марина ищет салфетки в сумке, затем начинает стирать остатки макияжа и позволяет полюбоваться своей кожей. Искренне недоумеваю, зачем такой женщине краситься. Пусть косметика призвана превращать девушек в богинь, но вы пробовали оттереть пятно от губной помады с рубашки? 

— Ладно, Ливанский, посмеялись и хватит, — ворчит моя Горгона, выбрасывая в мусорное ведро использованные салфетки. — Исчезни, хочу носик припудрить.

— Боюсь, понадобится художник для рисования нового холста. Глаза такие красные, любой вампир испугается, — прекрати шутить, Кирилл. Иначе эта кисточка в гуталине, которой Марина красит ресницы, сейчас окажется у тебя в глазу.