Он включил музыку – что-то скачанное импульсивно, инструментальное и плавное. Протянул руку, повторяя их танец в ресторане.

– Потанцуете со мной?

На этот раз, когда она вошла в его объятия, не было притворства о руководстве или космической цели. Просто два человека, находящие свой ритм, изучающие движения друг друга, открывающие, как естественно они подходят друг другу.

– Должна предупредить, – прошептала она ему в грудь, – я понятия не имею, что делаю. В обучении Хранителей не было главы о том, что делать, когда влюбляешься в своё задание.

– Отлично, – ответил он, мягко кружа её. – Я всегда предпочитал импровизацию готовым сценариям.

Они танцевали, разговаривали, целовались с растущей уверенностью. Обнаружили, что под всеми космическими целями и древними родовыми линиями они просто подходили друг другу – делили чувство юмора и любопытство, соответствовали друг другу в глубине и игривости.

– Что заставило вас стать Хранительницей? – спросил он, когда они устроились на балконе, наблюдая звёзды над Красным морем.

– Меня рекрутировали молодой. Я проявляла признаки – видела узоры, которые другие пропускали, знала вещи, которых не должна была знать. Родители обрадовались, когда Хранители предложили обучить меня. Думали, я схожу с ума. – Она прижалась к нему, идеально вписываясь в изгиб его тела. – Но на самом деле я просто вспоминала слишком рано. Обучение помогло интегрировать это, взять под контроль. Дало цель.

– Жалеете?

– Жалела. Одиночество было тяжёлым. Всегда вела других к пробуждению, но никогда не позволяла себе полной связи. – Она подняла голову, чтобы посмотреть на него. – Но если бы я не стала Хранительницей, меня бы не было в том цюрихском кафе. Так что нет, не жалею.

– Судьба, значит?

– Выбор, – поправила она. – Всегда выбор. Мы могли пройти мимо друг друга в кафе. Вы могли проигнорировать приглашение. Я могла сохранить профессиональную дистанцию. Каждый момент был выбором двигаться ближе друг к другу, а не дальше.

– А завтра?

– Завтра вы решите, хотите ли войти в гробницу. Активировать то, что несёт ваша родовая линия. Пойти путём вашего отца и дяди.

– Вы будете со мной?

– Если захотите, чтобы я была там.

– Хочу. Что бы я ни выбрал – обычную жизнь или космическое пробуждение – я хочу, чтобы вы были рядом.

Она поцеловала его нежно.

– Тогда я буду там.

Они проговорили до рассвета, делясь историями и мечтами, страхами и надеждами. Она рассказала о других заданиях – музыканте в Праге, который выбрал нормальность; математике в Мумбаи, которая погрузилась так глубоко, что её пришлось поместить в психиатрическую клинику. Он рассказал о пустоте, которая привела его в Египет, о том, как её прикосновение пробудило в нём нечто большее, чем космическая цель.

Когда небо начало светлеть, усталость наконец взяла своё. Они заснули на балконе, укутанные в одеяло – её голова на его груди, его руки вокруг неё как защита от того, что принесёт утро.

Но прямо перед тем, как сон забрал его, Джонни понял кое-что важное. Что бы он ни выбрал завтра – гробницу или пляж, пробуждение или неведение – он уже пережил величайшее из возможных пробуждений.

Он вспомнил, как любить.

И это, возможно, был самый важный ключ из всех.

Мастерская пряталась в узком переулке старого Цюриха – зажатая между лавкой переплётчика, который работал здесь с девятнадцатого века, и модным кафе, где подавали семнадцать видов тостов с авокадо. Этот контраст был весь в духе Ники – одной ногой в прошлом, другой в настоящем, и оба времени она соединяла с удивительной лёгкостью.

Джонни стоял перед неприметной дверью, раздумывая, стоило ли приходить. Утренние упражнения помогли справиться с новыми ощущениями, но старый город был пропитан историей, и его обострённое восприятие улавливало каждый слой – римские фундаменты, средневековые молитвы, современные тревоги – всё существовало одновременно. Он прижал пальцы к вискам, применяя технику, которой научила его Ника.