– Опаздываешь, – донёсся голос сверху.

Он поднял голову и увидел Нику в окне второго этажа. Волосы выбивались из небрежного пучка, который явно должен был выглядеть строгим.

– И топчешься там, сомневаешься. Значит, защита работает, но ты ей не доверяешь.

– Откуда знаешь, о чём я думаю?

– Потому что у тебя то самое выражение лица, которое бывает у мужчин, когда они пытаются всё решить логикой. – Она улыбнулась, и эта простая шутка неожиданно его успокоила. – Дверь открыта. Поднимайся, пока синьора Бенедетти не решила, что ты грабитель.

Узкая лестница скрипела под ногами, дерево было отполировано до блеска столетиями шагов. Наверху дверь стояла приоткрытой, открывая пространство, от которого у Джонни перехватило дыхание. Мастерская занимала переделанный чердак со скошенными потолками и мансардными окнами, через которые лился ровный северный свет. Но больше всего поразил творческий беспорядок – холсты на разных стадиях реставрации, столы с кистями и красками, острый запах растворителя вперемешку с льняным маслом и чем-то цветочным.

Ника стояла у большого мольберта в заляпанном краской фартуке поверх джинсов и свитера, явно знавшего лучшие времена. Её рабочая одежда. Она разглядывала картину эпохи Возрождения – Мадонну с младенцем, изрядно пострадавшую от времени: поверхность потрескалась и пожелтела.

– Ничего не трогай, – сказала она, не поднимая головы. – Некоторые растворители могут снять краску с машины, а картины стоят дороже твоей квартиры.

– Уютненько.

– Стараюсь. – Она наконец повернулась к нему, и его снова поразило, насколько другой она была здесь. В Египте – загадочная, почти неземная. Здесь, с пятном краски на щеке и растрёпанными волосами – удивительно земная и настоящая. – Как себя чувствуешь? Видения? Озарения? Внезапное желание слиться с космосом?

– Обычный вторничный кризис просветления.

– Хорошо. Чувство юмора – хороший знак. – Она указала на табурет рядом. – Садись. Можешь смотреть, как я работаю, пока разговариваем. Реставрация – отличная практика. Нужно быть полностью в настоящем, но помнить о прошлом.

Он устроился на табурете – достаточно близко, чтобы видеть её работу, но так, чтобы не мешать. С такого расстояния было видно, как уверенно движутся её руки, как она держит кисть – словно продолжение пальцев.

– Давно этим занимаешься? – спросил он.

– Реставрацией? С университета. Это был мой бунт против обучения Хранителей. – Она выбрала кисть тоньше волоска. – Они хотели, чтобы я полностью погрузилась в изучение сознания. А я хотела спасать прекрасное от разрушения. Оказалось, эти навыки похожи больше, чем можно подумать.

– Чем же?

– И там, и там нужно видеть, что было, понимать, что есть, и осторожно направлять изменения, не разрушая суть. – Она продемонстрировала, нанося крошечную каплю краски на почти невидимую трещину. – Неважно, реставрируешь картину или помогаешь человеку принять новое сознание – принцип один: береги то, что есть, но позволь развиваться.

Внизу хлопнула дверь, послышалась быстрая итальянская речь и стук каблуков по ступеням. На лице Ники появилось выражение нежного раздражения.

– Готовься, – прошептала она. – Надвигается ураган Бенедетти.

Женщина, ворвавшаяся в мастерскую, была лет шестидесяти, с седыми волосами в причёске, бросавшей вызов законам физики. Поверх дизайнерского платья – заляпанный краской халат, а тёмные глаза тут же впились в Джонни с хищным интересом.

– Это кто такой? – потребовала она по-итальянски, драматично указывая на Джонни. – Ты приводишь мужчину в мастерскую? Во время работы над Мадонной Бернардино? Ника, дорогая, ты с ума сошла?