– Особенно тогда, – сказала Ника, чувствуя истину, оседающую в костях. – Картины подождут. Карьера будет развиваться по необходимости. Но это – что бы ни было с Джонни, с пробуждением, с открытием частей себя, не знавших о существовании – это чувствуется как настоящая реставрационная работа.

Майя втянула в страстное объятие – вид, говорящий всё, что не могли слова.

– Горжусь тобой. И если что-то стоит, думаю – делаешь правильный выбор.

– Спроси через шесть месяцев, – сказала Ника в её плечо.

– Через шесть месяцев будешь кем-то совершенно новым. И не могу дождаться встретиться с ней.

Они провели остаток дня, работая бок о бок – Майя организовывала принадлежности, пока Ника аккуратно очищала ещё одну секцию одежды Мадонны. Работа была тщательной, требующей терпения и точности, но Ника нашла новый смысл в ней. Она не просто реставрировала картину – практиковалась для более глубокой реставрационной работы впереди, осторожного открытия истины под слоями предположений и страха.

Когда солнце начало садиться, окрашивая мастерскую в розовое и золотое, Ника составила ответ Уффици. Поблагодарила за невероятную честь, выразила глубокое сожаление и предложила двух коллег, идеальных для проекта. Рука не дрожала, подписывая имя.

– Никаких сомнений? – спросила Майя, готовясь уйти.

– Сотни сомнений, – призналась Ника. – Но под ними одно ясное знание. Я точно там, где нужно быть.

После ухода Майи Ника осталась в мастерской, когда темнота упала на Цюрих. Думала позвонить Джонни, поделиться решением, но что-то удерживало. Этот выбор должен был быть только её, сделан не для него, но для человека, которым становилась.

Она снова посмотрела на Мадонну, на место, где божественное и человеческое встретились в лице одной женщины, и поняла то, чего не понимала раньше. Священное и обычное не были противоположностями для выбора. Они были партнёрами в танце полно прожитой жизни.

Завтра отправит письмо во Флоренцию. Завтра продолжит реставрационную работу. Завтра встретится с Джонни на обед и не упомянет возможность, от которой отказалась, потому что некоторые жертвы слишком глубоки для уменьшения объяснением.

Но сегодня просто сидела в мастерской, окружённая инструментами ремесла и эхом сделанных выборов, чувствуя вес и чудо становления собой.

Четверг начался с необычного волнения в воздухе, словно сама природа затаила дыхание. Джонни проснулся ещё до рассвета – всё его тело дрожало от предчувствия. Сегодня он пойдёт на лекцию доктора Рашида. Сегодня, возможно, все осколки тайны, собранные с самого Цюриха, наконец сложатся в единую картину.

Он оделся с особой тщательностью – не торжественно, но продуманно. Лёгкая льняная одежда с местного рынка позволяла коже дышать и двигаться свободно. Глядя в зеркало, он едва узнавал себя. На него смотрел загорелый человек с глубоким взглядом – взглядом того, кто учится по-настоящему жить собственной жизнью.

Стук в дверь прервал его мысли. За дверью стоял сотрудник отеля – не та загадочная горничная, а молодой парень с нервной улыбкой.

– Мистер Мюллер? Вам посылка. Просили передать срочно, до вечера.

Небольшой свёрток был завёрнут в коричневую бумагу, которая выглядела старой, несмотря на свежий вид. Внутри лежала фотография – пожелтевшая от времени. На ней двое мужчин стояли у входа в гробницу. Один – явно его отец, помоложе, с горящими от восторга глазами. Другой…

Джонни задохнулся. Второй мужчина был его точной копией. Не просто похож – идентичен до мелочей: та же поза, тот же наклон головы, даже маленький шрам над левой бровью от детской травмы.