– Нет никакой банды, Ван. Больше нет. Все за решеткой или в могиле. Или скоро окажутся.

– Ты напал на тот поезд в Уиннемакке. Я об этом слышал. Сразу понял, что это твоих рук дело. Ты расцепил вагоны. Взорвал стену в экспрессе. Я сразу себе сказал… это наверняка Роберт Лерой, и опять он прикарманил больше денег, чем успеет потратить. Кто тебе помогал? С тобой был Мэтт? И Макбрайд?

– Нет. Мэтт решил пожить честной жизнью. Макбрайд мертв.

– Значит, тебе без меня не обойтись, – обрадовался Ван.

– Ты свое отсидел. Ты свободен. Можешь делать все, что захочешь. Тебе не нужно бежать. Или прятаться. А за мной до самой смерти будут охотиться. Так что держись от меня подальше.

– Я тебе нужен. Я ехал за тобой от самого Сёрклвиля. Я тебя целых двести миль преследовал, Роберт Лерой!

– Ты всегда умудряешься меня отыскать, братишка. На это никто больше не способен.

– Так что ты здесь делаешь, Бутч? – снова спросил Ван, оглядывая низкорослые деревца и заброшенные постройки почтовой станции.

– Пытаюсь начать все заново. – И он в двух словах рассказал о предложении Гарримана.

– Ты же не идиот, – простонал Ван. – Ты великий Бутч Кэссиди, мозг нашей банды. Тот, кто всегда все планирует заранее. Самый хитрый койот на всем Диком Западе.

Бутч промолчал.

– Ты правда думаешь, что они не выставят вдоль дороги всех местных полицейских, которым только и охота поскорее тебя схватить? А может, и не шерифов, а пинкертонов. Этим не нужно соблюдать букву закона. Они тебя просто пристрелят.

– Гарриман подписал соглашение. И губернатор Уэллс тоже подписал. И судья Пауэрс.

– Ты это соглашение видел?

– Для этого они и едут сюда. Я прочитаю соглашение. И если оно выглядит как надо, я его подпишу. Орландо Пауэрс обещал мне с этим помочь.

– И ты что же, станешь законником? – Ван сплюнул, как будто слово было противным на вкус.

– Нет. Охранником. Буду охранять поезда. Работать на Гарримана.

– Если он добился для тебя амнистии, ты станешь его рабом. Его наемным убийцей. Безотказной правой рукой.

– Но я буду свободен. Как ты сейчас. А я только этого и хочу.

Ван презрительно мотнул головой:

– Будешь свободен – и что с того? И до конца жизни будешь кататься на поездах? А если на поезд, который ты охраняешь, нападут ребята из Дикой банды или из Дырки-в-Стене? Ты станешь стрелять в друзей?

– Все мои друзья мертвы или сидят в тюрьме, Ван. Ты плохо слушал.

– Но я-то не мертв и не сижу в тюрьме. Может, я решу ограбить твой поезд. Ты что, собственного брата убьешь?

Бутч молчал, внимательно изучая пятнышко на горизонте, теперь разделившееся на отдельные фигурки. К станции приближались две повозки и с полдюжины всадников.

– Это они, Ван. Если они увидят тебя… то могут передумать. Я обещал, что буду один.

– Ну уж нет, Бутч. Я не дам тебе этого сделать.

– Сделать что?

Ван принялся заряжать ружье с печальной улыбкой, словно родитель, который говорит ребенку: «Мне от этого больнее, чем тебе», а потом задает ему трепку.

– Не тебе решать, Ван. Не о тебе сейчас речь. Ты должен сесть на лошадь и уехать туда, откуда приехал.

– Они тебя убьют, Бутч. Ты здесь один. – Он мотнул головой. – Я никуда не уеду.

– Ван. Посмотри на меня. Я хочу этого. Хочу выпутаться. Это мой единственный шанс на свободу. А если меня обвели вокруг пальца, – пожал он плечами, – что ж, значит, мне не придется еще много лет бегать от правосудия.

– Черт. Да ты просто жалок, братишка, – недоверчиво проговорил Ван. – Что с тобой приключилось?

– Помнишь, Майк Кэссиди рассказывал, как шошоны[7] отделяли зверя от стада и гоняли кругами, пока он не уставал настолько, что готов был погибнуть, лишь бы его оставили в покое? Вот как все заканчивается. Раньше я этого не понимал. Я думал, мне все сойдет с рук, если сумею уравнять чаши весов. Буду делать больше хорошего, чем плохого. Чаще помогать, чем вредить. Но никому из нас ничто не сойдет с рук. Судьба сводит счеты и заставляет за все платить.