– Я же сказал, ничего не случилось. Пока. Но поговорить есть о чем.

– Давай поговорим, Аркадий.

– Давай поговорим.

– Я жду тебя завтра на нашем месте. В час. Но нас не должны видеть вместе. Ты постарайся не вызывать подозрений своей поездкой ко мне. Счастливо тебе, Аркаша.

Руки Аркадию Крымов не подал.

– Адью! – согласился Аркадий и вышел за занавеску. – Адью, папа!

Выйдя на воздух, Аркаша открыл кейс-дипломат и вытащил оттуда бутылку простокваши, продавил пальцем серебряную фольгу пробки, глотнул прямо из горлышка. Неподалеку от Аркадия санаторный фотограф снимал на память группу отдыхающих:

– Покучнее, товарищи, но не перекрывая друг друга. Все должны видеть объектив. Внимание!

Все повылезали из-за плеч и затылков друг друга, пытаясь увидеть объектив.

– Снимаю!

Чик-чирик – сделал фотоаппарат, и еще раз – чик-чирик, и еще, и еще.

Кроме отдыхающих, вроде бы случайно, в кадр попал и Аркадий, беззаботно глотающий витаминную крымскую простоквашу.

А Алика с Банананом как-то опять, не сговариваясь, опять вроде бы и случайно, оказались в кинотеатре. Народу в кинозале было совсем немного. По случаю некоммерческого межсезонья показывали старенькую ленту Чарли Чаплина. Чаплина все пытался поймать и стереть с лица земли здоровенный оболтус без шеи: голова оболтуса, казалось, росла прямо из плеч. Чарли был обречен. Чего он только не делал, этот самый здоровый оболтус, не без успеха гоняясь за слабаком Чарли: надевал ему на голову газовый фонарь, лупил по темечку здоровенным кулаком, ловко, как в футбольный мяч, ударял ногой в худую чаплиновскую задницу. Но Чарли было все нипочем. Фильм назывался «Тихая улица». Хоть зрителей было и немного, но хохот стоял неслабый. Алика и Бананан смеялись особенно, от души, будто понимая что-то такое, чего другие не понимали.

А Крымов прямо после процедуры отправился на теннисный корт. Партнера у него не было. Тренируясь, он играл мячом в стенку. Играл хорошо. Было видно, что теннисист он классный. Ну, опять же, и атлет.

А Алика с Банананом решили сфотографироваться на память в фотоавтомате. На одну лавочку ухитрились втиснуться вдвоем. Время от времени в стене фотоавтомата что-то громко щелкало, и на мгновение загорался ослепительный свет. Тут они прижимались щеками друг к другу особенно тесно и как могли корчили стенке рожи. Когда вышли из кабинки, стали ждать готовых фотографий.

– Ну как, работа над книгой продолжается? – спросила Бананана Алика, не зная, о чем еще его можно было бы спросить.

– Как раз закончил главу об Уинстоне Черчилле, – с удовольствием ответил Бананан, – нечеловеческие взлеты и невиданные падения.

– Если ты нормальный, – с сомнением произнесла Алика, – то ты живешь какой-то неестественной жизнью.

Тут выпали фотографии, они посмотрели на них, и того и другого охватил пароксизм хохота. Отсмеявшись, Бананан вдруг стал очень серьезен:

– А я вообще не живу жизнью. Жить жизнью грустно. Работа – дом, работа – могила. Я живу в заповедном мире моих снов, а жизнь – что жизнь? Фактически жизнь – это только окошко, в которое я время от времени выглядываю.

– И что там видно? – тоже всерьез поинтересовалась Алика.

– Да так. Ни фига. Муть всякая.

Потом сидели дома у Бананана в его придурочной комнате. Бананан вырезал ножницами их фотографии из большого листа, а Алика без особого желания и без всякого выражения в голосе рассказывала:

– Я работала в Орле медсестрой. Он попал к нам из гостиницы по «скорой». Я дежурила. Потом он рассказал мне, что одинок, жизнь ведет перелетную, хотел бы осесть…

– Это как? – не прерывая занятия, поинтересовался Бананан.