– Так, ну хорошо, а сам Сван?

Никто ничего эксперту не ответил.

По бесконечным лестницам тюремных переходов охранник в форме внутренней службы вел остриженного наголо плюгавого майора в тюремной робе.

– На выход! Вперед! Стой! Лицом к стене! Пошел! Стой! Пошел!

– А-а-а-твори потихо-оньку калитку, – напевал плюгавый, идя вперед, становясь лицом к стене, вообще беспрекословно выполняя любые команды. Так дошли до кабинета следователя.

– Разрешите? – с почтением спросил охранник. – Заходи…

– Вы что, постриглись? – спросил следователь бывшего майора.

– Да, это я сам попросил, – смиренно отвечал майор, – так гигиеничнее.

– Продолжим? – спросил следователь.

– Я уже все сказал, – ответил майор, – я был нетрезв. Мое поведение недостойно советского офицера. Я приношу свои извинения.

– Перестаньте валять дурака. Это же глупо. Где вы взяли форму?

– Форму?

Майор задумался, потом вскинул глаза на следователя и заговорил. Его вдруг понесло.

– Ну хорошо, – сказал он и вздохнул, – пусть я наврал. Пусть я не майор. Но я хотел… Сколько раз я летал во сне. Я осуществлял стыковки и расстыковки. Я выходил в открытый космос. И там парил. Когда в тот день я спал, там во сне я услышал по радиоточке, что он погиб. Я проснулся на кухне, я вдруг понял, что это правда, первый космонавт погиб. Гагарина нет. Я плакал. Я плакал, но я знал, что первым космонавтом я не хотел быть. Я не идиот. Юра – один. Но Титов? Красив, интеллигентен, подтянут, умен. Когда я смотрел на себя в зеркало, я видел: даже физические наши параметры идентичны. Все одинаково. Даже рост, вес. Кроме одного: анкетных данных. Маленьких буковок. Маленьких, синеньких. Что, разве дело в буковках? Скажите? Тогда я отказываюсь отвечать. Тогда я заявляю протест. Самый решительный протест. Я требую, чтобы было записано: «Заключенный выражает свой протест»! Самый решительный. Все. Больше ни слова.

– Перестаньте юродствовать, Бабакин, это утомительно и никому не нужно, ни мне, ни вам. Вот, читайте.

Следователь кинул на столик заключенного пухлое дело. Бабакин дело не взял.

– Хе-хе-хе-хе-хе! Я приношу свои извинения, я был нетрезв.

– Вы знаете Свана? – вдруг спросил Бабакина следователь.

– Свана? – Бабакин споткнулся. – Свана? Хе-хе-хе-хе!

Бабакин и сам не уловил тот момент, когда дурацкое его хихиканье потихоньку переросло сначала в тихий плач, потом в плач со всхлипываниями, потом всхлипывания переросли в рыдания. И остановить эти рыдания было невозможно.

Откуда-то однажды вернулись уже почти ночью. Были голодны. Решили наудачу зайти в ресторан «Таврида». Посетителей там не было вовсе, но Крымов удачно поймал задержавшегося официанта:

– Ветчина какая?

– Обыкновенная, в форме.

– Югославская?

– Кажется.

– Хорошо. Если югославская, то две порции с хреном. Лимоны есть?

– Кажется, есть.

– Порежь его, дружок, только сахаром не посыпай.

– Хорошо.

– Супа, конечно, нет?

– Ну какой же суп в двенадцать часов.

– Ага, и все-таки свари нам какой-нибудь бульончик.

– Попробую.

– И цыплят пожарь. Только не потуши, а пожарь, пожарь.

У ресторанной кухни опять столкнулись с идущим домой Банананом. Бананан удивился, увидев здесь Алику в такой час.

– Привет, а ты чего здесь?

– Привет, у тебя мама в санатории работает?

– Ну?

– Там есть водные процедуры?

– А тебе зачем?

– Это Андрею. Ему водный массаж нужен.

– О, ты с папиком? Чего смущаешься?

– Я не смущаюсь.

– Классный папик. Пойду и с ним поздороваюсь. Здравствуйте.

Крымов все продолжал мучить просьбами официанта:

– Ну и дальше давай по своему усмотрению…

– Вам вернуть рубль? – нахальновато поинтересовался у Крымова Бананан.