– Ну, иметь жену, детей. Но не сейчас, позже.

– А чего позже?

– Потом он сказал мне, что я ему нравлюсь, и я подумала, что меня ждет в жизни… – Алика показала рукой на одну из многих фотографий, висевших на стенке.

– А это… – Бананан заулыбался, – это певец, мой любимейший Ник Кейв. А рядом Юрий Алексеевич Гагарин, первый человек в космосе. А это «Зе коммуникейшен тьюб».

– Что?

– Коммуникативная труба.

В руках Алики как-то оказался довольно ровно спиленный кусок обыкновенной водосточной трубы, покрашенный в красивый алый цвет. Бананан взял трубу в руку, одним ухом приложился к одному ее концу, а к другому концу приложила свое ухо Алика.

– Садись! – проруководил Бананан, и Алика села на стул рядом, трубы от уха не отпуская. – Допустим, – сказал Бананан внутрь своего конца трубы, – тебе хочется поделиться со мной каким-нибудь своим душевным переживанием. Приводим трубу в «позишен намбо ван». Ты теперь туда говори, а я сюда ухом. Давай! Говори!..

– Что говорить?

– Ну хотя бы, что у тебя там с этим папиком.

– С Крымовым?

– Ты чего, заснула?

– Я люблю его. Три года он звонит мне каждый вечер, теперь мы опять вместе, и расставаться не хочется ни мне, ни ему.

– Отлично, – оценил Бананан качество коммуникативности через трубу. – Теперь переводим трубу в «позишен намбо ту», ты туда ухом, я сюда.

Алика послушно подставила трубе ухо.

– Екатерина Вторая, – теперь уже Бананан нес ей пургу в трубу, – довольно долгое время переписывалась с Вольтером. Хорошо слышно?

– Хорошо.

– Так вот, – сказал Бананан уже нормально и поставил трубу на пол, – Екатерина Вторая действительно довольно долгое время переписывалась с Вольтером, ведя при этом дневники откровенного содержания. Другие же известные истории дамы вели только дневники, да и то не все. И все изменила революция.

– Ну и что? – не поняла Алика.

– Так просто, мысль высказал. Для будущей книги.

– А при чем здесь Екатерина?

– А при чем здесь Крымов?

Бананан подошел к мутному зеркалу, укрепленному на внутренней стороне двери. Засунул в мочку уха серьгу с их фотографией.

– А если дождь? – спросила Алика, не удивившись. – Намокнет…

– А я пакетик сошью специальный, полиэтиленовый. На шнурке.

Бананан подошел к проигрывателю. Спустил рычажок. Проигрыватель с укрепленной на пластинке пальмой из фольги закрутился. Бананан протянул Алике руку с каким-то белым порошком.

– На, держи! Натриум карбоникум, сода пищевая!

– Три-и ме-есяца зи-има и вечная весна… – гнусаво спел певец с пластинки. Бананан посыпал пальму содой, со стороны казалось – идет снег.

– Удивительная картина жизни, – пояснял Бананан. – Пальмы в снегу. Ялта зимой. Соображаешь?

Алика согласно кивнула головой, а потом покрутила трубу в руках.

– Хорошая вещь.

– Дарю! – широким жестом отвечал Бананан и даже запел вместе с пластинкой:

– Три-и ме-есяца зи-има…

Стул, на котором он качался, все-таки рухнул.

Крымов и Аркадий шли через душевую бассейна. Крымов был в плавках и плавательной шапочке, Аркадий в плаще и кепке.

– Яблочка хочешь? – для начала разговора спросил Крымова Аркадий.

– Нет, – отказался Крымов.

– Ну, тогда вот это держи, – протянул Крымову какой-то листок бумаги Аркадий.

– Что это? – довольно равнодушно спросил Крымов, разглядывая листок.

– Да вот автоматическое фото. Тебе подарок. Ты погляди его на досуге.

Крымов удачно сделал вид, что изображенное на листке его не слишком интересует.

– А что там с нашим генералиссимусом? – спросил Крымов.

– Да дерьмо дело, папа! – с печалью сказал Аркадий. – Чую, что сидит он плотно.

– Доставать надо, – с прежним равнодушием продолжал Крымов.

– Это легко сказать.