– Какие глупости? Лонгвей мой… друг.

Это простое слово всколыхнуло память.

…раньше Золотой город казался мне интересным, но теперь он клетка, и это впечатление усиливается тем, что здесь почти не маскируют деревянные каркасы и балки. Они напоминают прутья решёток – везде они.

На склад я вхожу с надеждой передохнуть – от всех этих взглядов, шепотков за спиной, от ощущения постоянного присмотра. Мне нужно место, где можно подумать об отце. Просто грустить, потому что грустить запрещено: чуть опечалюсь – сразу же всячески тормошат, пытаются накормить сладостями, отправить на занятия, рассказать сказку, сводить в императорский театр, в конюшню – что угодно, лишь бы я не задумывался об отце.

И вот я, наконец, один. В полумраке, среди запахов бумаги и чернил. Сажусь на скамейку возле учётной книги, в которую вносят записи о принесённом на склад и изъятом. Снова думаю о последних словах отца. В глазах щиплет. Поэтому и хочу подумать один – не получается вспоминать о нём спокойно.

Всхлип доносится из-за стеллажа. Вздрагиваю. Разворачиваюсь всем телом на звук. Он повторяется. Бежать я даже не думаю – не так воспитывал меня отец. Поднимаю тяжёлую учётную книгу, которой удобно и бить, и прикрываться, словно щитом, и на цыпочках выдвигаюсь на очередной всхлип.

Книга оттягивает руки, но идти нужно только до ближайшего стеллажа. Заглядываю за него: на полу, весь сжавшись, сидит мальчик в золотых одеждах, обнимает подтянутые к груди колени. Его длинные волосы заделаны в хвост на макушке, виски подбриты и покрыты золотым узором. С острого подбородка льются слёзы. Каким-то бесконечным потоком.

Я застываю.

Это наследный принц Лонгвей. Я понимаю это и по одежде, и по причёске с узорами. И возрастом подходит – на пару лет младше меня.

Враг!

Ярость вспыхивает, затмевает всё. Тяжеленная книга кажется невесомой в тот миг, когда я поднимаю её над головой и с криком бегу к нему: ненавижу! Ненавижу его!

Он отскакивает, учётная книга врезается в кувшин с чернилами, я следом за ней по инерции впечатываюсь в стеллаж. Весь ряд кувшинов вздрагивает. Несколько выдавливаются по другую сторону стеллажа и хрустко приземляются на пол. По каменным плитам текут чёрные разводы.

Снаружи слышится топот, голоса слуг.

Мы с Лонгвеем переглядываемся и, не сговариваясь, бросаемся в глубину склада. Я ослеплён страхом, но понимаю: если он расскажет о происшествии – император поймёт мои намерения, и меня убьют, как отца.

Поэтому я, отыскав пустую тумбу для свитков, не только сам в неё залезаю, но и Лонгвея втаскиваю за собой.

Тесно прижатые друг к другу, мы застываем, прислушиваемся. На склад входят слуги и стражники. Вопросом, кто устроил беспорядок, они задаются и принимаются обыскивать склад. Время тянется мучительно медленно. Они ходят, проверяют, не повреждено ли что ещё, но тумбочка маленькая и, наверное, поэтому внутрь они не заглядывают.

Мы с Лонгвеем неподвижны в тесноте. Становится жарко. По моим вискам струится пот, мысли мечутся, а Лонгвей подрагивает рядом со мной и почти не дышит.

После ухода слуг, решивших, что устроивший этот беспорядок сбежал, мы с Лонгвеем ещё некоторое время не двигаемся. Наконец, я приоткрываю дверцу и, убедившись в пустоте склада, вываливаюсь на свежий воздух. Лонгвей вылезает следом. Глаза у него по-прежнему красные, но он больше не плачет, лишь шмыгает носом.

Его одежда в беспорядке, видны ключицы и золотые узоры на них – печать небесного мандата. Книгой его не убить. Но нужно сохранить случившееся в тайне.

Только как?

– Почему ты плакал? – спрашиваю я.

Глаза Лонгвея сразу же увлажняются: