Мишка—муравьед начал, как положено, с отчёта: рассказал о достижениях, подсветил проблемы, поставил задачи, потом бухгалтер отчитался – всё чин чинарём. Наконец подошла очередь Николая.

– К нам тут обратился наш односельчанин, вы его знаете, мёд гонит, – начал муравьед, – Надумал он в город податься, решил, видать, село без мёда оставить, паспорт просит. Что скажете, граждане – товарищи?

Николай вздрогнул, сразу почувствовав подвох в тональности зачина, да и общее настроение было ясно без слов. Все молчали, включая Валентина, бывшего ухажёра—брата, с которым вроде как не враждовали, но..

Мария, стоявшая рядом, локтем в подреберье свояку двинула: слово молви, ты же сам за мной бегал, говорил, что ждать будешь, так поддержи!

Валентин насупился.

Слово взяла Анастасия, часто забегавшая посудачить по—соседски, или так просто, посплетничать по—бабьи.

– Да, мёд у него хорош конечно, кому—то дело передаст наверное, но кто за пасекой ухаживать станет?

Двояко.

Такого поворота Николай никак не ожидал, о том не думал, задача перед ним другая стояла: выжить, так как ни зерна, ни скота он не держал, да и новый уклад всё равно бы не позволил.

– Ну что, лёгкой жизни захотел, – раздался голос из толпы, – устал он видать, понимаем. Нам таперича как?

Ход дальнейшего обсуждения в изложении не нуждается, воспроизвести детально не получится, да и смысла в том никакого. Вчерашние иждивенцы вмиг сменили берега, муравьед с довольной ухмылкой поглядывал на Николая в ожидании одобрения готового решения, которое вынесли почти единогласно (за исключением Валентина и нескольких соседей, потупивших взгляд, чтобы ни на кого – ни на Николая, ни на сельчан, ни—ни):

Отказать!

Расходились торопливо, безмолвно, вокруг отказника образовалось подобие вакуума, неожиданно обретшего противоположное свойство: созданная пустота отталкивала вместо затягивания в себя, что природе несвойственно.

Ночь прошла без сна, лежали тихо, бок о бок, ворочаясь, думали. Решение пришло под утро: с соседями не сориться, держаться чинно—вежливо, на расстоянии небольшом, а лошадь отдать в колхоз, на то самое общее благо, а то жизни совсем им не видать отныне. Определённый запас в хозяйстве имелся, Мария за тем следила, так что до весны они дотянуть должны, а там (опережая события, скажем: там случится НЭП, только Николаю его не увидеть).

Триумфальный выезд председателя на вновь обретённом средстве передвижения состоялся буквально через день, а закончился через две недели, завершился трагически.

Случилось следующее. Уход за лошадью – это целая наука, знать которую хоть немного, но надо, несмотря на то, что искусство невеликое. Носился на ней наш муравьед почём зря, гордился очень своим достижением, верховой ездой вроде как властью приданной кичился. Только проблемы стали вылезать буквально сразу: не так что—то пошло с животным, не очень резвой она гляделась, энергия пропала, кожа дряблая, одышка, как у человека, глаза печальные, как сочувствия ищет, а сказать не скажет, ясное дело, не сможет. Сельчане замечали неладное, но помалкивали: очень уж возгордился новый хозяин, не подойти: как мимо тебя пронесётся, так пыль столбом или грязь в разные стороны, только уворачиваться успевай! Вот и загнал лошадь: воды сразу дал и накормил после галопа, и не обтёр как следует, а сам спать лёг.

Умирать она пришла сама на двор Николая и Марии, притащилась из последних сил, ибо помнила, кто настоящий хозяин, а кто так, временщик. Легла набок, заржала негромко, тихо—тихо, но соседи услышали, собрались, пасечника кликнули. Примчался, сразу всё понял, объяснений не требовалось. Скотина смотрела умными глазами, дышала тяжело, натужно, диким хрипом заходясь, пеной истекая. Потом в конвульсии ушла, минут десять продолжалось, может меньше, и затихла навсегда. Муравьеду тоже кто—то сообщил, прибежал, на Николая орать принялся – мол, отомстить решил, траванул поди, но поддержки на этот раз ни у кого не нашёл, замолчал, подсказало разумение, что не его время. И разошлись вскоре, глядя друг на друга понимающе.