Фантасмагорические картины, возникавшие в воображении сгрудившихся у столба с динамиком мужиков, их жён и голоногих ребятишек не совсем соответствовали окружающей сельской действительности и, видимо для того, чтобы развеять последние сомнения отдельных пораженцев, за дело взялись деятели искусства. За душу брала проникнутая пафосом революционной романтики драматургия, успешно прививалась новая мораль, не щадившая отсталость мышления и не допускавшая сомнений в оправданности очищающего огня революции, отмечался бурный рост монументальных произведений скульпторов и живописцев, отражавших характерные, как утверждалось, черты созидателей и результаты их свершений, выбивали слезу симфонии и оратории, которые новоявленные композиторы посвящали думам и чаяниям простого человека. Кантаты и оперы, фортепианные и скрипичные концерты, марши и песни о Родине – всё смешалось (сорри, кажется зарапортовался).

Ценителям искусства из глубинки, ещё не полностью осознавшим величие достижений культурного строительства, предложили иной жанр – политической графики, плаката, острой газетной и журнальной карикатуры, разившей невидимого и потому неведомого врага.

Именно это направление и стало той последней каплей, превратившейся в жирную кляксу, окончательно отравившей жизнь Николая. Как—то вечером, мучаясь зимней бессодержательностью своего пребывания в деревне, он зашёл в недавно открывшийся сельский клуб и неожиданно увидел прямо напротив входа графическое изображение некоего пчеловода, начертанное в виде трутня—старца, высасывающего из улья солнечный мёд под жужжание роя возмущённых пчёл, потревоженных наглостью непрошенного гостя и неподвижно застывших в воздухе. О важной функции трутня в деле воспроизводства роя и необходимости выемки сот карикатурист явно не знал, как и не ведали о том бывшие друзья—односельчане, с ухмылками наблюдавшими за обескураженным Николаем.

Домой вернулся засветло, короткий зимний день ещё не успел закончиться, но выйти из дома он уже не сможет – откажут ноги. Он дотянет до весны – в первые солнечные дни, которые нагрянут в марте, его выведут на крыльцо, усадят на потрёпанный венский стул, оставшийся в наследство от отца. Жадно будет смотреть на холодный солнечный диск трезво осознавая свою беспомощность, но ещё пытаясь впитать льющуюся от светила энергию,.

Смерть придёт за ним через два дня – источённый переживаниями и отсутствием нормальной еды организм всё—таки даст шанс в последний раз обнять Марию, отводящей в сторону заплаканные глаза, попросить прощения за мелкие грешки и необеспеченную старость, потом тихо уснуть.

На похороны придут немногие, едва наберётся человек десять, поминки также будут скромные – не до жиру. А через неделю, не дождавшись положенных сорока дней (кстати, новые властители дум данный предрассудок почему—то искоренять не стали), в дом Марии войдёт Валентин. Про беременность Марии он ещё не знает.

C

Мария и Валентин жили вроде бы дружно, к прошлому не возвращались (по умолчанию, как теперь говорят), только не знал Валентин, что боль утраты Мария глушила мелкими проблемами, подчас надуманными, домашними делами, хозяйственными заботами – в общем всем, за исключение заброшенной пасеки, детища Николая, чтобы не тревожить душу. Незадолго до войны все прознали про окончание переходного периода в истории страны, во время которого сбылось мудрое предсказание вождя мирового пролетариата о превращении отсталой нэповской России в передовую страну.

И действительно – на прилавках появился товар, сократились, а потом и вовсе исчезли очереди в магазинах, заговорили о необходимости материальной заинтересованности работников в городе и на селе при обязательном соблюдении принципов дисциплины труда и взаимовыручки, появились предметы потребления для людей, словом, ширпотреб, трудные времена уходили понемногу в прошлое.