Подавить наступившую депрессию Николаю никак не удавалось, больше лежал, думая что—то своё. Соседи понемногу стали подтягиваться, несли кто что мог, пришла и баба Варя, целительница. Огляделась, в лицо внимательно посмотрела, руками поводила. Вывела в двор.

– Плюнь, – Николай плюнул.

– Дунь.

Николай дунул.

– Повтори.

Повторил. Облегчения не наступило, перед глазами пробегали рваные фрагменты пережитого, детально, рельефно. Пришёл и Валентин, долго мялся в дверях, Мария встретила неприветливо, в дом не звала, но и не гнала. Потом спросила:

– Что пришёл, на муку нашу посмотреть или жалость одолела? Хотя бы слово за нас сказал, а то как истукан на собрании торчал, вот тебе и результат – любуйся!

Тот пытался оправдаться.

– Моё слово не перебьёт всех – муравьед, чёрт хитрый, заранее село обошёл, настроил народ супротив. Вот и вышло.

– Я сразу так и поняла, в глазах прочитала. Запугал он вас, а чем – в толк не возьму, ведь пустой человек, гниль сплошная, а как вывернул – подводим мы село. Раньше ни помощи, ни благодарности, а теперь – на тебе, прямо без нас никуда! И никто голос не поднял – видать нравится жизнь сельская?

– Не так оно, сама знаешь: зажали нас, вроде бы вместе мы, единые, хозяйство общее, но вклад какой кто принёс – он определяет! А значит и расчёт его.

Мария слушала, никак себя не проявляя – ни движением руки, ни кивком головы понимающим, ни поддакиванием. Единственно эмоцию выдавала мутная пелена на глазах, как поволока, но с блёстками, будто плакать собралась.

Разговор завершили быстро – Валентин, потоптавшись в сенях, кинул взгляд напоследок, будто прощальный, вышел. Хлопнула дверь.

Неожиданный поворот в своих отношениях с односельчанами Николай переживал тяжело, мрачные мысли бежали чередом, давили, не давали покоя, разрушали. Усугубилась ситуация отсутствием альтернативы – зимой природа, как известно, замирает, дела не зовут, так что задавить переживания из—за неудачи и предательства односельчан никак не удавалось. В село тем временем провели радио – четырёхугольный бутон рода и семейства неизвестного, похожий на обгоревший брусок с дырой посередине, с утра и до позднего вечера транслировал бодрые отчёты о невиданных достижениях строящей новое общество страны. Дикторы без устали вещали о рекордах горняков, демонстрировавших фантастическую норму выработки, разглагольствовали о сплочении в едином порыве нации, росте уровня грамотности населения, прогрессе в области культурного строительства, укреплении международного положения нового государства, преодолении религиозных предрассудков, развитии школьной сети в городе и деревне. В обиход входили странные и не очень понятные термины: сверхиндустриализация, политехнизация, интернационализм, совнархозы, стальная партия, чистка, культпросвет, мировой коммунизм, командные высоты и так далее. Захлёбываясь от самонаведённого восторга, трубадуры взахлёб рассказывали то ли о грядущем, то ли уже наступившем всеобщем равенстве, росте материального благосостояния населения великой державы, единении рабочего класса и интеллигенции, загнивании заморской буржуазии, плетении гнусных замыслов западными эксплуататорами против ростков нарождающегося будущего, где неимоверными темпами растёт промышленное и сельскохозяйственное производство.

С большим интересом Николай слушал отчёты о вкладе кооперированного крестьянства в подъём культуры земледелия, отныне и навсегда обеспеченного машинной техникой и испытывающего большой психологический подъём, о ломке вековых устоев, о завершении классовой борьбы в деревне, о помощи рабочих селу, результатом чего стало такое явление, как нерушимая связка города и деревни. Апогеем разглагольствований радио—трубадуров явилось заявление о возможности строительства нового мира в одной отдельно взятой стране, не нуждающейся в чьих—либо указках и не приемлющей ложные посылы, нацеленные на деморализацию строителей земного рая.