– Где же Мария Ильинична? – нервничала Аннушка, не видя её среди родни, поспешившей в дом.

Вот знакомый платок повитухи мелькнул у крыльца. Анна не выдержала и, дернув старуху за руку, выдернула из толпы гостей.

– Экая ты настырная, – укорила её Повилика. – Сказано: потерпи, не порть сестре праздник. А тебе всё неймётся!

– Да как же терпеть, я такое видела!

– Цыц! Не смей при всех об этом говорить! Вот отгоски проведёте и послезавтра до петухов приходи, да так, чтобы тебя никто не видел! А теперь идём в избу, не то благословение пропустим!

Нарядная Дуня вместе с мужем стояла перед свекровью и спрашивала у неё:

– Мамонька, благословите веник взять.

– Господи, благослови, дочушка, – отвечала свекровь.

– Мамонька, благословите сор мести, – продолжала молодая жена.

– Господь благословит, – подавала свекровь веник, чтобы Дуня мела сор, а сама схватила с печи подушку и бросила на пол. Уселась прямо на подушку и, упираясь ногами, так на ней и проелозила пару метров. Вокруг лежада солома, так называемый сор, на который гости бросали свои подарки. Раскрасневшаяся Дуня ловко орудовала голиком, сметая солому в кучу. Управившись с заданием, девушка пригласила гостей к столу.

После третьего дня свадьбы, так называемых отгосок или отводин, проходивших всегда в доме невесты, Анна наконец-то выбралась к Повилике. И хоть встала она рано, но на площади возле храма уже стоял обоз в город Курган. Так местные жители и женщины в том числе собирались на отхожий промысел.

– Анна, – окликнул её Яков.

– Уезжаете? – спросила Аннушка, разглядывая тощую котомку за плечами парня. Она знала, что денег на дорогу у таких, как он, обычно не водилось, и в путь отходники брали толокно, чтобы распарить его в дороге.

– Да вот на сплав позвали, к весне вернёмся, – ответил юноша, глядя Аннушке в глаза.

Сама не зная почему, она сунула в руки Якова тряпицу с завернутым в неё шматом солёного сала. То мать передала гостинец для Повилики.

Яков развернул тряпицу и улыбнулся.

– Спасибо, – просто сказал он Анне и, оглянувшись на обоз, прошептал: – Век не забуду милости твоей! Привезу тебе гостинчик из города, жди!

И, подмигнув ей, поспешил к остальным.

Аннушка едва не бежала по улице и ладонью пыталась удержать рвущееся из груди сердце. Волнение короткой встречи не давало дышать, теснило грудь в радостных предчувствиях.

– Что-то ты сегодня сама не своя, – сварливо заметила Повилика, недовольная пустыми руками девушки. – Мать, навроде, сала обещала передать? – спросила она, наблюдая за мечтательным выражением лица гостьи.

– Забыла, наверное, – ответила Аннушка.

Пора было возвращаться после мечтаний на грешную землю.

– Завтра принесу, – пообещала она. – Я ведь что пришла: мне в церкви почудилось страшное. Так ясно, как наяву. Что это было, Мария Ильинична?

– Знак на тебе особый с рождения был, можешь ты будущее видеть, указывать на то, что случится. Не всегда это будет ясная картина, иногда муть одна, а ты должна догадаться, уберечь других. Чего ревёшь, дура?

– Боязно мне, а ну как смерть вашу увижу! Или родителей своих, братьев, сестёр.

– Она и так по следу ходит, не спрячешься от неё, не укроешься в дремучем лесу. А ты, девонька, теперь с ней навеки связана. Слёзы вытри да домой ступай, про видения свои никому не говори, только мне знать положено. Проговоришься – пеняй на себя, худо будет всем. Завтра жду тебя, мазь варить будем, да про сало не забудь, – напомнила Повилика, выпроваживая гостью.

Прошло два месяца. Зима полноправной хозяйкой правила в Ёлошном и его округе твёрдой рукой, подсылая крепкие морозы и сильные снега. Настало время мастеров и мастериц. Освободившись от полевых работ, они ткали ковры, половики, холсты, пряли кудель, ладили корзины и короба, оковывали железными обручами деревянные бочки. Заметённые на много верст дороги не позволяли дурным новостям проникнуть в село, и идущая где-то война казалась далёкой и ненужной. Собираясь в избе Маркеловых, мужики покуривали самосад и яростно били ладонями по коленям, споря о насущном.