Аннушка осмотрелась. Ничего особенного в избе старухи она не заметила, разве что травы, пучками развешанные в сенках, да маленький шкафчик с тёмными пузырьками.

– Ну что застыла, словно оловянная? Проходи, присаживайся, – скомандовала хозяйка.

– А что делать-то надоть? Может, половички схлопнуть? Полы помыть?

– Это опосля, а пока дай-ко мне свои руки, – Анна повиновалась, и Повилика сжала её ладони. Держала долго, что-то нашептывая себе под нос, а потом спросила: – Что чувствуешь, голубка?

– Жар, как будто руки огнём опалило, а боли нет! – удивленно ответила гостья.

= Значит не ошиблась я, правильно выбрала, – довольно улыбнулась Повилика, выпуская девичьи ладони.

– В чем не ошиблись, Мария Ильинична? – спросила Аннушка. Ей вдруг стало страшно, словно студеной колодезной водой окатили в жаркий полдень.

– Быть тебе ведуньей, – буднично ответила старушка, снимая с пояса мешочек с завязками и передавая гостье. – Носи не снимая, береги от чужого взгляда и рук, да и сама в него не заглядывай, рано тебе ещё, придёт его час и время. Да зови меня тётка Маня, а уж если Повилику из твоих уст услышу, не взыщи, накажу. Знаю, что имя мне такое, бесовское, дали мелкие людишки. Да что с них взять-то? Ну, чего расселась? Половички сами себя не выхлопают, бери голик да на двор ступай, а коли баба какая явится в дом – не заходи! Снег ли, дождь, всё едино – жди во дворе знака от меня. Ступай себе, а я самовар пока взгрею, чайком побалуемся.

С этого самого дня и началось то странное услужение, когда начала передавать Повилика знания свои Аннушке, обучая настои травяные составлять, мази делать да раны с болезнями лечить.

После Покрова пришёл черёд сестры Аннушки прощаться с девичеством. Накануне венчания собрались подруги в бане Шабалиных и, расплетая Дунину косу, пели:

– Ой, полетела да девья красота

Во широко чисто полюшко:

Ей уж тут не местечко.

Улетела девья красота

Да во Божью церкву-матушку:

Уж ей тут да местечко.

Аннушка вжалась в уголок. Слова песни вызвали слезы, но счастливая сестра их не замечала. Жених был справен, красив и люб, и даже суровая свекровь её не пугала. Накануне, согласно обрядам, принятым в их селе, отец свозил к жениху за веником, а сегодня утром парень привез ей вехотку да мыло.

– Полетела девья красота

На все четыре стороны,

На мелкие на кустики.

«Не будет у меня бани с венчанием, – с грустью думала Анна, наблюдая за сестрой. – И в кого я такая уродилась?» Воспользовавшись тем, что всем было не до неё, она потихоньку ускользнула в дом.

Утром в дом Шабалиных явился жених с дружкой и роднёй. У родителей невесты было уже всё готово, накрыт стол, и ждал своего часа выгонный пирог с рыбой. Весёлый дружка с вышитым полотенцем через плечо балагурил, Дуня волновалась и краснела, а мать её вытирала слёзы. Егор Васильевич довольно улыбался и, взяв в руки икону, приготовился благословлять молодых, вставших перед ними с Любой на колени. Вот и пришел последний день Дуни в доме родителей, а дальше – иная жизнь со своими заботами и хлопотами.

– Аннушка, – позвала Дуня сестру, угощавшую гостей пирогом. – Ехать пора. Поспешай да причешись, чисто растрепа, да накинь что-нибудь на себя, студено сегодня.

В церковь молодые поехали отдельно, а пока суд да дело, родственники Дуни повезли в дом жениха глухой возок с приданым, где истребовали выкуп с родственников и развешали приданое: полотенца, скатерти, половики, подушки; разложили да бросили на кровать-перину.

– Не хуже, чем у людей, – гордо заявила постельная сваха, оглядывая избу Маркеловых с накрытыми столами, ожидающими возвращения молодых из церкви.