С того дня потекла её бабская жизнь, как неторопливая река меж двух берегов. Анна округлилась, расцвела, гордо носила свою красивую голову, расправив плечи. Лукерья Демьяновна обожала новую няньку: Анна и ей помогла, исправив травяными настоями проблемы хозяйки со здоровьем. Относилась она к няне нежно, многое позволяла, чем вызывала неприкрытую зависть дворовой прислуги, коей в доме было немало.

– За какие такие услуги жене дозволено с господами вместе обедать, а? – наседала на Якова Машка, припирая парня крутым бедром к сараю.

– А тебе что, завидно? – отшучивался он, жадно шаря руками под юбкой.

– Охолони чуток, – отвечала Машка, равнодушно сбрасывая его руки.

У дальновидной девицы были иные планы. Она метила в полюбовницы к самому Дозморову, да вот только вечно больная, а теперь повеселевшая и хорошо выглядевшая Лукерья Демьяновна спутала ей все карты.

– И на кой чёрт принесло вас в Курган, – шипела она, глядя на улыбающегося Якова. – Сидели бы в своём Ёлошном да жизнь порядочным людям не портили!

– Это ты-то порядочная? – усмехался он. – Не по себе сук рубишь, девка! Знаю, знаю, куда ноги навострила, да только как бы одной тебе не остаться!

– А это не твоя печаль! Шагай к своей калеке да милуйся с ней пуще охоты! Видать, не шибко сладка семейная жизнь, раз мои ноги завлекательнее.

Машка громко рассмеялась и пошла прочь, покачивая бедрами.

– Ничё, придёт и мой час, – пригрозил он ей вслед. – Попомнишь ишшо Якова Тайболина!

С 17 июля 1917 года началась в Ёлошном очередная ярмарка, Ильинская, на которую засобирался и Дозморов. Прознав про это, Анна умолила взять её с собой. Уж очень хотелось ей повидать родителей, сестёр и братьев. Яков с ней не поехал. Всё больше времени по вечерам он проводил в городе, приходил слегка пьяным и рассуждал о царе, о свободе, заперев дверь и занавесив окно шалью жены, показывал какие-то газеты, которые долго читал, шевеля толстыми губами. Анна ничего в этом не понимала и сердилась на него за длительные отлучки. Разговоры о том, что царя нужно свергнуть, её пугали. Как можно? Заступника и кормильца да так охаивать? Но она молчала, не споря с мужем, зная своё место, предназначенное ей ещё при рождении.

Перед поездкой она купила родным подарки и набрала узел одежды с плеча хозяйки, справедливо полагая, что сёстрам всё пригодится. Дорога была долгой, три дня тряслась Анна в телеге, глотая пыль, но не замечала этого, ведь сердце рвалось домой.

С волнением и трепетом она смотрела на родные улицы Ёлошного: за прошедшее время здесь ничего не изменилось, но против города всё казалось маленьким, ветхим, и лишь находившийся посреди села храм, поблескивая куполами, продолжал поражать своим величием.

С трудом отворив калитку, она вошла в родной двор, и мелкая собачонка Жулька меховым шаром бросилась ей под ноги, приветствуя хозяйку. Анна поднялась по ступенькам крыльца, глубоко вдохнула и решительно толкнула дверь.

Подхвативший жесточайшую грудницу Егор Васильевич в забытии, укрытый полушубком, лежал на печи. Постаревшая мать при виде дочери ахнула и бросилась обнимать неожиданную гостью.

– Радость-то какая, донюшка, да как же ты, откуда, – растерянно спрашивала она дочь, не веря глазам своим. – Вот отец захворал, вторую неделю лежит, не встаёт; я уж и врача звала, а толку ноль.

– А Повилика что ж, не может помочь? – удивилась Аннушка, подходя к печи и отбрасывая в сторону укрывавший отца тулуп.

– Так померла она. Вскоре, как ты с обозом ушла, она и преставилась. Дом её волостное правление к рукам прибрало, а рожают теперь у других повитух. Отец тогда сильно зол на неё был, всё думал, что она тебя с ума свела травами своими, лишь, когда мужики с работы приехали да весточку от тебя привезли, мол, мужняя жена при богатом доме живёт, успокоился маленько.