– А жить-то где?

– На постой попросимся к какой-нибудь старушке или в бараке при заводе или руднике поселимся. Не бойся, голубка, не так страшен город-то, как о нём рассказывают, везде люди живут. Ты вот только узел приготовь, одежу какую-никакую прихвати, съестного на первое время, пока устраиваемся, а там – заживём! Ребятёнка родим, отец твой отмякнет сердцем, тогда и прощаться приедем.

– Ой, боюсь я, Яшенька, но и без тебя жить не смогу, – вздохнула Анна, вытирая слёзы со щек. – Когда едем-то?

– А сразу после Филиппова заговенья с обозом уйдём. Ты в волостном правлении бумажку возьми, я скажу какую, и в добрый путь. А пока веди себя ниже травы, тише воды, чтобы родители не об чем не догадались, да старухе своей ничего не рассказывай! – наказал он, заключая Аннушку в объятия.

– Не мы первые, не мы последние, – добавил он. И был прав.

Браки убёгом заключались в Ёлошном и раннее, и тому были разные причины: несогласие на брак родителей, желание сэкономить, таким невестам приданое было не положено, да и задаток женихом невесте в таком случае остается у молодых, а это приличная сумма. Но факт, что она не первая, вовсе не утешал Аннушку, родителей она искренне любила и знала, как огорчится отец, узнав о том, что дочь вышла замуж «самокруткой», убёгом.

Тем не менее, она потихоньку начала собирать узел, вынося из дома и пряча под крышей бани свои вещи. Не забыла и про травы, маленькие холщовые мешочки ждали своего часа, а тот, что подарила Повилика, был надёжно спрятан там же, под крышей, в металлической коробке из-под конфет, купленных как-то отцом в городе.

Настал ноябрь, приближался день Филиппова заговенья, всё чаще с тоской смотрела Анна на родные лица, обнимала при встрече сестёр, сдержанно здоровалась с братьями, стараясь запомнить их черты, опасаясь, что никогда не вернётся больше в Ёлошное. Неизвестная городская жизнь пугала, а новый статус жены наводил страх: а ну как она не справится?

Обоз в Курган уходил рано утром, Яков ждал её возле дома. На цыпочках она пошла к выходу. Чуткая мать проснулась:

– Доня, куда ты?

– До ветру, мама, – ответила Анна, едва сдерживая слёзы.

Успокоенная мать снова прилегла, а дочь, прихватив с печи валенки, выскочила из избы.

– Готова? – целуя, спросил её Яков, и забирая из рук узел с вещами.

– Погоди, Яша! – Анна развернулась, вбежала в дом и тихонько взяла маленькую иконку, стоявшую в красном углу. Родители спали, отец громко храпел, мать в такт подсвистывала ему. Перекрестив их, она вышла.

Город Анне не понравился. Хотя она с любопытством оглядывалась по сторонам, люди показались ей неприветливыми, их лица хмурыми, улицы серыми, а дома некрасивыми. Яков чувствовал себя здесь как рыба в воде.

Быстро договорился с батюшкой о венчании, нашёл работу себе и невесте: отныне ей предстояло нянчить ребёнка в доме купца Дозморова, владельца нешуточного магазина. Магазин занимал первый этаж большого каменного дома, а на втором жил сам купец с семьей. Имелся при доме богатый подвал с запасами для магазина, флигель для прислуги, конюшня и хозяйственные постройки. Стоял дом на главной улице на берегу реки, по которой, по словам Якова, летом ходили баржи и небольшие суда.

Тщедушный, худенький и слабый Васятка от роду трёх лет был любимым и единственным ребёнком Дозморова. Предыдущие дети, не прожив и дня, уходили в мир иной. Такая же тщедушная и блёклая Лукерья Демьяновна, жена купца, не могла родить здоровое дитя, но, тем не менее, сподобилась на Васятку и теперь души в нём не чаяла.

Не быть бы Анне нянькой вовеки веков, ведь Дозморовы с подозрением смотрели на её короткую ногу, но золотушный Васятка сам протянул к ней ручки и охотно заковылял к девушке на своих кривоватых ножках. Подошёл к сидевшей на витиеватом стуле Аннушке, покачался и попросился на колени.