Может быть, потому ее мать и вышла замуж за Джорджа Пэрри, что он ничего не значил для нее. Она даже не особо скрывала это. Бедный папа был всего лишь средством для достижения ее цели – взобраться на вершину социальной лестницы Нориджа.

Джордж делал все, что мог, чтобы Дотти была счастлива. Вступил в элитный клуб. Втерся в доверие к хозяину крупнейшей шоколадной фабрики. Стал попечителем Нориджского филармонического оркестра. Скупал и продавал самые большие и дорогие дома в лучших районах города. Дослужился до управляющего директора той самой шоколадной фабрики. И еще, еще, еще. Но мать никогда не чувствовала себя счастливой. Софи выросла в Норидже, в красивом доме, полном невысказанных слов, откуда и сбежала в Лондон, едва ей исполнилось восемнадцать. С «Домами на природе» Фрэнка Ллойда Райта и альбомом для рисования под мышкой. Поступила в университет. И выдохнула. Будто сбросила теплое шерстяное пальто в жарко натопленной комнате. Она никогда не выйдет замуж. Никогда.

Софи открыла глаза и посмотрела на свои руки, подвигала пальцами так, как ее учили на курсах языка жестов: «Здравствуй, Бекка. Как дела?» Бекке сейчас, должно быть, лет восемнадцать. Софи и правда не понимала, что тогда побудило ее выучить язык жестов, ведь она не собиралась возвращаться на Ньюфаундленд. Обыкновенное любопытство и еще одна строчка в резюме. Скорее всего, Бекка и Сэм уже и не живут в Типпи-Тикл. Люди всегда двигаются вперед. Наверняка эти двое тоже куда-то продвинулись.

Софи ослабила ремень безопасности и потерла затекшую шею. Она собиралась почаще писать тетушке. Но после того, как отправила первые открытки, в спешке купленные в магазинчике Брауна между встречами с клиентами, время как будто ускользнуло от нее. Ежегодные рождественские поздравления от Элли, полные подробностей о жизни в Типпи-Тикл, валялись на ее столе так же, как когда-то валялись на каминной полке, и смотрели на Софи с упреком, но она так и не удосужилась ответить ни на одно из них.

Поначалу она часто думала о Сэме, и боль скручивала ее нутро. Он отправлял сообщения, на которые она не отвечала, но сердце ее трепетало от радости. Ей очень хотелось позвонить или хотя бы написать ему. Раз пять или шесть она замирала посреди кухни, перебирая номера в мобильном, но так и не позвонила Сэму. Не написала. Ей страшно хотелось услышать его голос, но она держалась. Наверняка он знал. Сам же и сказал ей об этом, когда они виделись в последний раз. Было больно. Особенно после… Нет. Она больше не позволит вырываться этой боли наружу.

Загорелая пенсионерка из Флориды, сидевшая в соседнем кресле, искоса взглянула на Софи, она кивнула и вынула из уха наушник. Черт бы побрал этого Сэма. Как ему удалось опять забраться в ее голову?

Софи выключила музыку и посмотрела в иллюминатор. Говорят, время лечит, но это неправда. Говорят, со временем затягиваются любые раны. Но стоит только коснуться, как они снова начинают кровоточить. Так что лучше спрятать их подальше. В голове всплывают слова Мадонны: «Я совсем ни о чем не жалею». Она совсем ни о чем не жалеет. Всего лишь раз, один безумный раз, когда она подумала, что хочет стать свободным художником и жить на севере Ньюфаундленда вместе со своим вдовым возлюбленным, его глухой дочерью и их нелепой собакой. Эта мысль чуть не сбила ее с пути, всегда прямого и ясного. Но потом Сэм отверг ее. И никакие телефонные сообщения, оставленные им в Нью-Йорке, не смогли стереть этот факт. Ведь, сделав такое один раз, человек всегда способен это повторить.

Нет, она совсем ни о чем не жалеет. Ее путь прямой и ясный, и она не собьется с этого пути. Особенно когда у нее есть все: она стала партнером в международной архитектурной фирме, а через несколько лет, когда Ричард уйдет на пенсию, будет управляющим директором. Отношения с Сэмом все усложнили бы. Так что некоторые вещи лучше оставить в прошлом.