Когда они вышли из тронного зала, дворецкий уже ждал их в холле, бесшумный, как призрак.

– Господин Ордынцев просил передать, что его старший сын, Роман Кириллович, сможет вас принять. Если это необходимо для вашего… расследования.

Слово «расследование» он произнес с той же брезгливой интонацией, что и его хозяин.

– Необходимо, – отрезал Макаров.

Кабинет Романа находился в противоположном крыле дома. Чтобы попасть туда, нужно было пройти по длинной, застекленной галерее, выходившей в зимний сад. Там, под стеклянным куполом, в идеальных климатических условиях, росли экзотические, хищные на вид растения. Орхидеи, похожие на диковинных насекомых, вьющиеся лианы с темно-фиолетовыми листьями. Воздух был влажным и тяжелым, пахло прелой землей и сладковатым ядом. Это была тюрьма для растений, такая же холодная и упорядоченная, как и весь дом.

Дверь в кабинет Романа была приоткрыта. Он не сидел за столом. Он стоял у окна, спиной к вошедшим, и смотрел на тот же укрощенный пейзаж, что и его отец. Но если в позе Кирилла была властность, то в фигуре его сына была лишь холодная отстраненность. Он был высоким и неестественно худым, одетый в идеально скроенный темный костюм, который делал его похожим на экзистенциального героя из старого французского фильма.

– Роман Кириллович? – начал Макаров.

Он медленно обернулся. Его лицо было узким, аристократическим, с тонкими, почти бескровными губами и глазами такого светлого серого цвета, что они казались прозрачными. Это были глаза анатома, привыкшего смотреть на мир без эмоций, как на объект для препарирования. Ему было около сорока, но он казался старше, высушенный не временем, а собственными мыслями. В его кабинете, в отличие от отцовского, не было ничего лишнего. Только книги. Тысячи книг на стеллажах из темного дерева, выстроенные в строгом алфавитном порядке. Здесь пахло не деньгами, а пылью веков и хорошим переплетом.

– Следователь, – сказал он, его голос был тихим, лишенным интонаций. – И…

Он перевел свой бесцветный взгляд на Ариона, и в нем на долю секунды мелькнул проблеск интереса, как у энтомолога, обнаружившего новый, любопытный экземпляр.

– Консультант, – закончил за него Арион.

Роман едва заметно кивнул.

– Отец сообщил мне о случившемся. С Решетниковым. Весьма… любопытный феномен.

– Любопытный? – переспросил Макаров, сдерживая раздражение. – Убит человек, а вам любопытно?

– Разве нет? – Роман прошел к одному из стеллажей и провел тонким пальцем по корешку книги. – Смерть сама по себе банальна. Это биологический факт. Но смерть, обставленная как ритуал, как эстетическое заявление, – это уже совсем другой уровень дискурса. Это превращение грубой материи в символ.

Он говорил так, будто читал лекцию. Его не интересовала жертва, его не интересовал убийца. Его интересовала концепция.

– На зеркале была надпись, – сказал Арион, вступая в эту интеллектуальную игру. – Цитата.

– Да, отец упомянул, – Роман посмотрел на Ариона чуть внимательнее. – Какая-то фраза о возвращении похороненных тайн. Довольно избитый образ, не находите? Популяризированная психология для массового читателя. Хотя, должен признать, в данном контексте она обретает определенную ироничность.

– И в чем же ироничность?

– В том, что у людей вроде Решетникова не бывает тайн. У них бывают только папки с компроматом. Тайны – это нечто иррациональное, живущее в душе. А у него была не душа, а картотека. Так что наш убийца, скорее всего, – сентиментальный дилетант. Он пытается говорить на языке символов, но пользуется при этом лексиконом из дешевых триллеров. Возможно, это кто-то из обиженных клиентов. Кто-то, чью примитивную драму Решетников низвел до юридической формулы. И теперь этот кто-то пытается вернуть своей трагедии утраченный пафос.