– А с отцом?

При упоминании отца лицо Даниила исказилось. Он залпом допил остатки виски и со стуком поставил стакан на пол.

– С отцом? О, да. У нас была прекрасная встреча дня три или четыре назад. Я пришел просить денег. На краски. А он… – Даниил вскочил, его глаза метали молнии. – Он выволок на свет одну из моих ранних работ. Картину, которую я написал, когда мне было семнадцать. И он сказал, что в ней было больше таланта, чем во всем этом… – он обвел рукой свою мастерскую, – дерьме! А потом швырнул ее в камин! Вы понимаете? Он сжег часть меня на моих глазах!

Он кричал, разбрызгивая слюну. Его трясло.

– И что вы ему сказали? – тихо спросил Арион.

Даниил резко обернулся к нему, словно только сейчас заметив.

– Я? Я сказал ему то, что должен был сказать давно! Я сказал ему, что ненавижу его! Что он тиран, чудовище, которое пожирает своих детей! Я сказал, что желаю ему сдохнуть самой мучительной смертью, и что я лично на его могиле устрою такую пляску, что все черти в аду будут мне аплодировать!

Он тяжело дышал, стоя посреди своей берлоги, окруженный призраками своих картин. Внезапно его ярость схлынула, и он снова рухнул на диван, закрыв лицо руками.

– Я ненавижу его, – прошептал он уже без крика, и в его голосе прозвучало отчаяние. – Но я не могу без него жить. Проклятье.

Арион смотрел на него. Даниил был идеальным подозреваемым. Мотив, нестабильная психика, провалы в памяти. Он был открытой, кровоточащей раной. Слишком открытой. Слишком очевидной. Как приманка, оставленная на видном месте, чтобы отвлечь внимание от настоящего капкана.

Дорога к младшему сыну, Тихону, вела не просто за город – она вела прочь из цивилизации. Асфальт сменился гравием, потом – разбитой проселочной колеей, петлявшей между полей, поросших бурьяном. Мир здесь терял четкость, расплывался, словно природа пыталась стереть следы человека. Коммуна, где нашел свое убежище Тихон, называлась «Возвращение к истокам» и располагалась на месте заброшенной деревни. Несколько покосившихся деревянных домов, огород, ветряк, скрипевший на ветру, как несмазанные качели. Никаких заборов, никаких замков. Вместо них – ощущение хрупкой, почти болезненной открытости. Арион оставил машину Макарова у въезда и пошел пешком. Воздух здесь был другим – чистым, прохладным, пахнущим дымом, прелой листвой и чем-то еще, первобытным и диким. Тишина была почти осязаемой. Ее нарушал только скрип ветряка и далекое мычание коровы.

Тихона он нашел на берегу небольшого, заросшего тиной пруда. Он сидел на земле, скрестив ноги, и методично перебирал в руках гладкие речные камни. На вид ему было около тридцати, но какая-то внутренняя усталость делала его похожим на старика. В отличие от братьев, в нем не было ни холода, ни огня. Только тишина, подражающая той, что царила вокруг. Он был одет в простую холщовую рубаху и штаны. Его длинные светлые волосы были перехвачены на затылке кожаным ремешком. Он не удивился, увидев Ариона. Он просто поднял на него свои бледные, водянистые глаза, словно ждал этого визита.

– Вы из того мира, – сказал он вместо приветствия. Его голос был тихим и ровным, как поверхность пруда в безветренный день.

– Меня зовут Арион Ветров. Я приехал поговорить об убийстве Валентина Решетникова.

Тихон медленно положил камень на землю.

– Оно началось, – произнес он так, будто констатировал смену времени года. – Я чувствовал, что скоро начнется.

– Что началось?

– Очищение. У нашей семьи очень тяжелая карма. Слишком много боли было причинено, слишком много жизней сломано, чтобы построить эту… империю. Такие долги нельзя выплатить деньгами. Только страданием. Кровь должна быть смыта кровью.