Анамнез лжи Андрей Морель

© Андрей Морель, 2025

ISBN 978-5-0067-2907-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Je pensais que les mensonges faisaient mal, mais la vérité est encore pire.

– Канадская панк-рок группа Vulgaire Machins (Granby, Quebec, Canada), альбом «Compter Les Corps» '2006, одноименный трек

Я думал, ложь причиняет боль, но правда – ещё хуже.

Глава 1

Новосибирск дышал декабрём – серым, колючим, будто снегом в лицо швырял кто-то, кто давно обиделся. Ветер шёл по улицам как санитар: в халате из инея, с резким нравом и пустым взглядом. Деревья вдоль дороги стояли смирно, обмотанные тонкой проволокой света – гирляндами, которые не грели.

На пятом этаже студенческого общежития почти не горел свет. Из окон – редкие пятна желтизны, как выцветшие пятна жизни на старой рентгенограмме. Молчанов втянул голову в воротник, поднялся по лестнице – лифт не работал уже третью неделю – и, чуть отдышавшись, толкнул дверь своей комнаты. И замер.

Дверь была приоткрыта. Совсем чуть-чуть – ровно настолько, чтобы не быть случайностью, но и не стать прямым вторжением. Щель между косяком и полотном была узкой, как вопрос, заданный вполголоса. Сквозняк? Ошибка? Или…?

Он медленно вдохнул, выдохнул. Потянул носом. Запаха чужого не было – ни сигарет, ни чужого парфюма, ни лекарств. Только его привычное: йод, кофе, носки и бумага. Этот букет мог бы стать логотипом курса по выживанию на клинической базе.

Внутри всё вроде бы было на месте. Куртка на спинке стула, халат – на гвозде, учебник по патологической анатомии раскрыт на той же странице, где он его оставил: некроз, виды, примеры. Даже кружка с засохшей пенкой от кофе стояла на подоконнике, как дежурный свидетель его распада. Но одна вещь – только одна – была не такой.

Серая тканевая тетрадь, дневник, в который он записывал не мысли даже, а срезы – нюансы, чужие фразы, неуловимые детали из дежурств, диалоги, обрывки слов, которые хотелось сохранить, – лежала не тем боком. Раскрытая. Пахнущая чужим касанием. Словно кто-то торопливо листал и не успел закрыть.

Он подошёл ближе. Пальцами тронул страницу. Бумага была тёплая, будто её недавно держали в руках.

Он метнулся к ноутбуку. Щёлкнул клавишу. Молчит. Ещё раз. Чёрный экран. Проверил питание – на месте. Кабель – тоже. USB-порт. Нет флешки.

Его флешки. Чёрная, с красной полоской. Постоянно торчала сбоку, как сигарета у киногероя 90-х. На ней – всё.

Архив. Не сенсационный. Но личный. Записи с дежурств. Аудиофрагменты. Иногда пациенты говорили такое, что мурашки бежали по позвоночнику. Иногда – врачи. Иногда – он сам. И он их записывал. Не для суда. Для себя. Чтобы понять. Чтобы не забыть.

И теперь это всё – исчезло.

Он не стал поднимать тревогу. Не стал звонить вахтёру или друзьям. Не стал орать. Просто выключил свет. Медленно, как будто темнота могла вернуть контроль. Как будто тьма могла снова стать его союзником.

Но она больше не была.

Утром в отделении всё выглядело как всегда. И именно это было невыносимо. Обшарпанные стены, коридоры, с натёртым до блеска ламинированным линолеумом, чай в пластиковых стаканах, мешки под глазами у медсестёр, у дежурных врачей, у самого здания.

На посту сидела Лена – медсестра с лицом, как у иконы: ничего не выражала, но видела всех. Видела больше, чем хотелось бы.

– Утро доброе, Александр Сергеевич, – не поднимая взгляда.

– Сомнительно, – бросил он, не останавливаясь.

В шестой палате Кирилл уже играл в маленького врача. Пятый курс. Ординаторский гонор. Спина прямая, голос поставлен, взгляд – как сканер на металлодетекторе.

– Давление сто на шестьдесят пять, пульс нитевидный, я уже позвал врача, – доложил он, даже не посмотрев.

Молчанов подошёл. Бабушка под капельницей дышала медленно, но взгляд был пустой. Диуреза не было с ночи. Систолика ниже семидесяти. Он присел, потрогал запястье.

– Хочешь – проверим? – сказал он, не глядя на Кирилла.

– Рад, что ты пришёл. Опять с анатомией сидел?

– Почти, – коротко.

Он не сказал, что делал. Не упомянул флешку. Но в голосе – металл. Холодный, чистый. Как игла, вытащенная из спирта.

В раздевалке Кирилл натягивал халат с видом человека, которому всё уже понятно, просто он молчит из вежливости.

– Ты не в духе, – сказал он, пытаясь сгладить.

– Ты всегда заходишь в кадр, а не в палату, – отрезал Молчанов.

Пауза. Тишина, в которую можно уронить истину и услышать, как она разобьётся.

– Ты был у меня в комнате?

Кирилл замер.

– В какой комнате?

– В моей.

– Нет.

– Уверен?

– Ты чего несёшь?

– Вопрос простой. Ответ – неточный.

Кирилл усмехнулся, но звук был чужой. Без связок. Как будто отрепетированный.

– Если бы я хотел у тебя что-то взять – я бы сказал.

– Ты всегда говоришь в лицо?

– Нет. Но в ухо пока не научился, – и вышел, хлопнув дверью.

Ординаторская пахла старым чаем, напоминала архив: всё стояло на своём месте, но будто кто-то давно не листал.

Сагайдак сидел у окна. Его кружка – с надписью «Фармакология – не магия» – парила в руке, как ингалятор в пальцах задыхающегося.

– Ты ночью не спал? – спросил он, не поворачиваясь.

– Почти.

– Проблема?

– Исчезла флешка.

– С документами?

– С мыслями.

Он обернулся. Долго смотрел. Как врач, который уже всё понял, но ждёт, пока пациент сам дойдёт до диагноза.

– Мысли – это опаснее.

– Смотря для кого.

– Ты что-то слышал? Видел? То, чего не должен?

– Пока нет.

– Тогда не лезь. Здесь сгорают даже умные.

Он не послушал.

Вечером – компьютерный класс. Пусто. Лампочка на сетевом фильтре мигала, как пульс в час перед смертью.

Он вставил запасную флешку. Зашёл в локальный диск кафедры. Новая папка. Создана два дня назад.

Misc_AlexM_notes

Никакой фамилии. Только стиль – его. Его фразы. Его интонации. Даже та, что он прошептал, когда умирала безымянная женщина:

«Боль – это не симптом. Это крик внутреннего судьи…»

В техническом чате мелькнуло сообщение:

«У кого доступ к камере с 3 этажа? Кто-то вчера лазил, лог странный.»

Он вышел. Закрыл. Стер след.

Но в голове уже шла другая операция. Кто-то следит. И кто-то не прячется. Наоборот – хочет, чтобы его искали.

Днём в палате профессор, бывший терапевт, парализованный на пол-лица, вдруг сказал:

– Пациент не всегда врёт. Иногда он просто живёт внутри своей лжи. Это вы писали?

Молчанов замер.

– Что?

– Моя дочь учится у вас. Показала заметки. Сказала: «Он умный, только злой».

Он не улыбнулся. Не поправил халат. Не пошёл жаловаться. Он просто подумал:

Кто ещё читал? И зачем?

Глава 2

На следующее утро снег в Новосибирске валил лениво, как будто не торопился лечь. Всё было в сером: небо, тротуар, лица. Воздух казался замедленным, как в комнате с пониженным давлением. Он не жал – он втягивал в себя. Молчанов шёл пешком до больницы, не спеша. Как будто медленное движение могло вернуть ощущение контроля. Как будто если не торопиться – тебя не заметят.

Снег под ногами не скрипел – он шуршал. Мелко, тихо, почти стыдливо. Машины ехали с включёнными фарами, но света было мало. Город выглядел так, словно забыл проснуться. Или сделал вид, что всё ещё спит – чтобы не отвечать на вопросы.

У входа в больницу стояли две фигуры в чёрном. Дежурные охранники. Один курил, другой листал телефон. Бейдж проверили привычно: короткий взгляд, щелчок глазами – и вперёд. Но в этом взгляде было что-то не то. Не узнал. А ведь должен. Обычно кивает, иногда даже шутит. Сегодня – просто пропустил.

Мелочь. Но теперь каждая мелочь весила больше.

Планёрка прошла быстро: заведующая буркнула пару общих фраз, ординаторы перекинулись дежурными диагнозами, кто-то чихнул – никто не отреагировал. Обычное течение больничного утра. И в этом «обычном» было что-то угрожающее. Как если бы кардиограмма пациента вдруг стала идеальной – мнимой, стерильной, искусственной.

Молчанов зашёл в ординаторскую. Не к Сагайдаку. Просто – пересидеть. Подышать чужим воздухом, посмотреть, как двигаются чужие стулья. Комната была пуста. Только в углу – халат на вешалке. Ещё тёплый, будто человек только что вышел. А может, ещё стоит за дверью, слушает, дышит в щель.

Он сел. Медленно. Достал планшет. Пролистал по базе: кто сегодня на смене, кто на дежурстве, кто подписывает обход. Всё шло по расписанию. Чётко, строго, без сбоев. Слишком чётко. Как будто кто-то выровнял все швы, чтобы они не цепляли взгляд.

Он открыл внутренний чат факультета – тот самый, где вчера мелькнуло сообщение о странном доступе к камере. Сегодня – пусто. Сообщения не было. Не просто без ответов. Его удалили. Аккуратно. Без следа.

Он начал набирать:

«Кто удалил пост о камере с третьего этажа?»

Потом стёр. Не отправил. Пока рано. Пока это ещё может быть совпадением.

В коридоре он столкнулся с Таней Воронцовой. Пятый курс. Резкая, с выражением лица, будто уже вылечила всех и теперь ей просто скучно. Волосы собраны, походка – уверенная. За плечами – рюкзак с латкой «Смерть не повод отменить лекцию».

– Саша, – кивнула. – У тебя такой вид, будто кто-то умер.

– Пока нет.

– Уже хорошо. Слушай, ты что-то писал интересное. Мне Лёня скинул фразу – про «ложь как внутреннюю среду». Это из твоих?

Он почувствовал, как что-то внутри провалилось. Не сердце – глубже. Как будто под его мыслями был пол, и кто-то выдернул доску.

– Лёня?

– Ну, Лёнька с шестого. Он с Кириллом общается. Где-то выкладку нашёл. Я думала, ты сам в сеть закинул. Там классные штуки.