– Я всегда мечтал об этом. Особенно в декабре.

– Если это видео, где ректор в халате просит укол, – ничего не говори.

– А если это видео, где укол – это метафора?

– Тогда скажи. Но очень тихо.

В обед он пошёл в ординаторскую. Не к Сагайдаку – просто туда, где есть стены. И где иногда бывает пауза.

Внутри пахло старым чаем, пластиком и чем-то бесплотным – как будто в этой комнате сидели не люди, а их отложения. Он сел. Взял кружку. Налил кипятка. Сидел. Не думал. Просто ощущал: где-то рядом кто-то уже смотрит.

Сагайдак появился через пару минут. Сел напротив. Молчал.

Он был из тех врачей, у кого пауза говорила больше, чем диагноз. Его голос редко звучал первым. Но когда звучал – всё остальное замолкало.

– Ты что-то нашёл? – спросил он наконец.

– Я начал.

– Тогда остановись.

Иди домой. Напиши отчёт. Поспи. Пойди на вечеринку. Или влюбись, наконец.

– Поздно.

– Ты всё ещё думаешь, что это про правду?

Молчанов не ответил.

– Это не про правду, – сказал Сагайдак. – Это про границу. Между знанием и вмешательством. Между видеть и лечить. Между слышать и отвечать.

– А вы… на чьей стороне?

Он смотрел. Долго. Как врач, который не хочет озвучивать смертельный диагноз, если пациент ещё дышит.

– Я на той стороне, где пациент должен дожить до утра.

Он вышел. Снег валил, как в замедленной съёмке. Без напора. Без импульса. Просто шёл. Будто это его работа. Он падал и ложился – на капоты, на пальто, на лица.

Молчанов брёл вдоль корпуса, будто измерял его шагами. Воздух был вязкий, насыщенный пылью, солью и чем-то посторонним. Город казался декорацией. Или – лабораторией.

Он достал телефон. Проверил почту.

Новое письмо. Опять без обратного адреса. Только тема:

«Ты зашёл слишком далеко. Но дверь – не одна.»

Он читал это не как угрозу. И не как загадку. Как инструкцию. Как внутреннюю команду.

Значит, кто-то видел.

Кто-то ждал.

И кто-то уже перешёл на следующий уровень.

Он убрал телефон в карман. Посмотрел вверх – на окна кафедры, на антенны, на пятна наледи.

И понял: теперь его не просто читают.

Теперь его позиционируют.

Тихо. Публично. Через подмену смысла. Через чужие руки. Через его собственные слова.

Глава 5

Собаку он увидел у морфийной.

Сначала подумал – показалось. Чёрная, лохматая, мелкая, с глазами, в которых было не просто утомление, а бессилие, знакомое до боли. Она сидела под батареей в переходе между отделениями – будто грелась после ночного обхода. Пыль вокруг неё была сухая, как будто здесь давно никто не ходил. Но следы – человеческие, нечеткие – тянулись от неё к стене, а потом исчезали. Ни еды, ни воды, ни коробки. Только она и тепло от батареи.

Он остановился. Не сразу подошёл. В этих стенах животные – редкость. И если они появляются, значит, кто-то позволил. А если позволил – значит, был уверен, что она не уйдёт.

– Ты тоже в поиске, да? – сказал он, словно проверяя самого себя.

– Ты не там копаешь, – сказала собака.

Он замер.

Это не было испугом. Не удивлением. Это было как если бы кто-то ответил на мысленный вопрос вслух. Как если бы окружающая реальность впервые не подыграла – а вступила в диалог.

– Что?

– Ты ищешь источник. А надо искать потребителя. Кто читал? Кто понял? Кто ждал?

Голос был ровный, без интонаций. Как у дежурного, уставшего врача, который объясняет шестой раз одно и то же. Слова ложились точно. Без поэтики. Без пафоса.

Он сел на лавку у стены. Медленно. Вдруг почувствовал, что его ноги – не его. Или не совсем. Как будто стали частью декорации. Он смотрел на собаку и знал: не спросить – хуже.

– С кем ты работаешь?

– С тем, кто смотрит сверху. Иногда – через потолок. Иногда – через Wi-Fi. Иногда – изнутри.