Проснулась Елена резко, от громкого звука. Вихрем взметнулись мысли:

«Дверь захлопнулась? Где это? У меня за спиной?»

Девушка обернулась, почувствовав в области затылка сильный холод, и в испуге застыла: в дверном проёме кабинета колыхалась полупрозрачная фигура просто одетой женщины. В руках у неё было пышное нарядное платье. Женщина приблизилась к креслу, в котором сидела Елена, та вскочила и в отчаянии вскрикнула:

– Ох, батюшки, да что же это такое! Не может быть! Марфа, неужели я проспала?

– Не волнуйтесь, Елена Петровна, отдохнули – и славненько, Вам всю ночь танцевать да с гостями веселиться! Одевайтесь, будьте любезны, Афанасий Алексеич ожидает, и гости уже собрались, – с этими словами Марфа подала Елене Петровне наряд, который держала в руках. Девушка прижала его к груди и мечтательно улыбнулась.

И вот она, в роскошном пышном платье, с вуалью, прикрывающей её прекрасное лицо, входит в ярко освещённую залу, полную гостей. Слышит, как кто-то из мужчин говорит:

– Прекрасное у Афанасия Алексеича нынче вино! Потом надо бы узнать, где он такое раздобыл.

У дверей её встречает муж, высокий и стройный, его зелёные глаза светятся теплом и нежностью. Он подает ей руку, и они кружатся в вальсе, влюблённые, счастливые, и – хотя бы на одну ночь – живые!

Когда Вера Васильевна рожала своего четвёртого сына, за окном вовсю заливались радостью колокола. 14 октября, Покров. Деревянное одноэтажное старенькое здание роддома стояло на церковной площади их небольшого городка. Ей всё здесь было знакомо и привычно, как-никак четвёртый раз за неполные десять лет оказалась Вера Васильевна в этой палате. И кровать попалась самая любимая, справа от входа, поближе к окну.

Вера Васильевна повернула голову, в предрассветных сумерках серенького осеннего дня увидела фигуру мужа. Он стоял напротив знакомого окна, прислонившись боком к берёзе, время от времени переминаясь с ноги на ногу и поднося руку с зажатой в кулак папиросой ко рту. Тёплое чувство ворохнулось в душе Веры Васильевны: хоть и не было для неё неожиданностью, что будет здесь стоять её Вадимка, ожидая новостей, но вид любимого мужа за окном роддома наполнил её сердце радостью и гордостью: никого так не ждут часами под окном, только её. Вера Васильевна улыбнулась про себя, и коротко вздохнула.

Тут же к ней на кровать подсела худая женщина, с тонкой косицей, свёрнутой в гульку на затылке.

– Отстрелялась, Вера Васильевна?! Опять сынок? Проздравляю! А у меня дочка, четвёртая… Мужик и глаз не кажет, то ли обмыват, то ли горе заливат.

Она перехватила взгляд Веры Васильевны, и снова затараторила:

– А твой-то, гли-кось, почитай всюю ноченьку вот так ото простоял, ожидаючи, с места почитай, не двинулся. Иди, ужотка, обрадуй муженька.

Вера Васильевна с трудом поднялась, запахнула потуже толстый больничный халат, чтобы не застудить грудь, и подошла к окну. Окно скрипнуло, но открылось достаточно легко. Вадим подошёл, почти подбежал, на ходу зачем-то срывая шапку, в его глазах она даже не увидела, а скорее угадала немой вопрос: Кто?