Альманах «Вдохновение». Выпуск №4 Ульяна Вострикова

А Ингеборге было десять лет.

Она считалась озорной девчушкой.

Любила чай, ванильные ватрушки

и не любила луковых котлет.

Ей было очень любопытно всё:

от красоты планетного парада

над августом желтеющего сада,

до стихоформ японского Басё.

А Ингеборге вздумалось летать

над фьордами с прибрежными ветрами.

Искрил сентябрь яркими кострами

и это то, что нужно было знать

об одиноких странствиях души

в краю протяжных зим и снежных вёсен.

Один косматый Тролль решил, что спросит

у гостьи, как её сложилась жизнь

в отдельном мире, том её, другом,

в потустороннем, может, параллельном.

Откуда Ингеборга прилетела

и тот, который, назывался «дом».

Она ходила в гости по ночам

на травный чай с листочками малины,

где звёздочки блестели, словно иней

и падали снежинками к свечам.

А тролль Мефодий был, как наяву —

седой, лохматый добрый и неглупый,

в нору свою впускал её без стука.

И к чаю нёс медовую халву.

И вот, спросил: – Сестрёнка, как ты там?

на том краю незримого портала,

куда тебя всё время возвращает

невидимая сила по утрам?

Вздохнула Ингеборга: – Знаешь, друг,

там ждут дела и прочие заботы.

Там у людей авралы на работе

и бесконечно замкнут этот круг.

Я там уже не девочка – увы —

давно за тридцать, офисный рабочий.

«Работник года» в фирме, между прочим,

и все ко мне по отчеству, на «Вы».

Поник Мефодий в миг от этих слов.

Восточной стороной полоска света

предвестником встающего рассвета

съедала тени горных куполов…

Вот город. Полдесятого. Метро.

Вот девочка «давно уже за тридцать»,

что без очков уже не видит лица,

не верит в проницательность Таро.

Не ждёт любви. Не думает о чуде

и хочет в отпуск к северным ветрам.

Но вместо этого, по скучным вечерам,

давно листает чей-то Инстаграм1,

читает книги Гаутамы Будды.

А утром снова в офисный бедлам:

отчёты, совещания, звонки,

начальник нервный, недоволен всеми.

Сплошная аксиома теоремы

доказывает – отпуска не жди…

Ну а пока – спокойный вечер. Дом.

Осенний дождь стучится в подоконник

и девочка кладет карманный сонник,

и Будду оставляет на потом.

И закрывает медленно глаза,

и кот Мефодий ласково мурлычет,

и явь со сном невидимо граничат,

и открывают сказочный портал

для Ингеборги. К осени в горах,

к преданьям севера, заснеженному лесу.

Туда, где скальды запевают песни

и шепчут руны о семи ветрах.

Там фьорды, чай. И горы. И покой.

И долгожданный отпуск на Шпицберген.

И радужным мерцает фейерверком

сияние Авроры над рекой.

И, вересковым чествуя букетом,

косматый тролль качает ей рукой.

Когда туман тугими пеленами

Продрогнувшую землю нежно душит,

Когда листва прощается с ветвями

И дрожь их оглушает эхом души,

Когда слепой за тощей собачонкой

Поспешно норовит пойти на «красный»

И мальчик тянет к матери ручонки,

Чтоб о себе напомнить, но – напрасно.

Когда всё это – под бубнёж Ютуба,

Живучего, как мрак осенней ночи,

Мы замечаем вдруг, что время грубо

Нас по асфальту за собой волочит,

С ухмылкою любуется сквозь ливень

(царицей из-под шёлковой вуали)

Как паузу мы ищем торопливо,

Жалея, что стоп-кран неактуален,

А между тем её натура лисья

Ревниво хочет скрыть от нас в тумане

Под панцирь льда забравшиеся листья

И две черты на треснувшем экране.

Стоит в светёлке бабушкин сундук —

Свидетель девятнадцатого века…

Прабабушка его купила с рук

У знатного в округе человека.

Она хранила платье в нём, фату,

Да пару рушников своих венчальных

И вышивку – черёмуху в цвету,

А рядом с ней – колоду карт гадальных.

На них она гадала: жив иль нет

Её любимый, милый Елеферий.

Как ценность, берегла его портрет

И все ждала, когда войдёт он в двери.

Он редко на побывку приходил,

Но всякий раз, когда случалось это,

С любовью чадо новое дарил:

В жену – блондинов, а в себя – брюнетов…

Жена растила дочку, сыновей.

Ей было не до слёз, не до печали.