Возле моста за собором Парижской Богоматери Альму, Сирим и Жозефа резко толкают в спины. Толпа возникла внезапно и уносит их с собой. Как будто весь город решил вдруг перейти здесь реку. Все стучат и гремят тем, что попадается под руку. Распевают что-то, но Альма не понимает слов. Взгляды устремляются вверх, на серые башни собора. Видно, кто-то забрался на них, вышибив двери. И теперь бьёт набат: мелкий, частый колокольный звон, серьёзный и беспокойный, каким подают тревогу.

Друзья сцепились локтями, чтобы не потерять друг друга. И дают нести себя этой огромной волне, от каких на море захватывает дух и не знаешь, то ли восторгаться, то ли впору бояться.

Ведь в любом случае Альме с друзьями делать больше нечего. Ни работы, ни крыши над головой. Так почему бы не довериться потоку, как все эти женщины и мужчины, которые больше не могут терпеть? Многие из них работают, но вынуждены менять работу каждый день, как и жильё, потому что больше не могут за него платить. А кроме них в городе ещё сто тысяч бродяг и нищих. Одни родом отсюда, другие пришли издалека, подгоняемые голодом, а третьи – из тех уголков Франции, где скудость полевых работ восполняют прядением льна и тканьём хлопка. Из-за конкуренции с Англией всё встало. Ткацкие станки теперь пылятся в сараях, там, где раньше лежали давно распроданные жернова.

В три часа пополудни Жак Пуссен смотрит на всё прибывающую толпу на углу улицы Шарло. Он стоит у окна в лавке часовщика, расположенной на четвёртом этаже дома по бульвару Тампля.

– Я могу купить и остальные, – говорит позади него часовщик.

Пуссен только что продал ему несколько золотых капель. Из-за них по окрестным улицам о нём уже говорят. Зато теперь у него в кармане кошелёк с менее приметными монетами – на случай, если нужно расплатиться с доставщиком или носильщиками портшеза.

– Спасибо, – отвечает Пуссен. – Как-нибудь в другой раз.

– Как посмотришь на всё это, – шепчет часовщик, указывая на протестующих, – начинаешь сомневаться, что другой раз настанет.

Они покончили с расчётами и, привлечённые шумом, подошли к окну. На бульваре столпилось две тысячи человек. На противоположной стороне – музей восковых фигур. Двери открыты. Оттуда выходят мужчины и женщины. В толпе только что подняли в воздух две фигуры в человеческий рост. Их передают из рук в руки, как больших кукол.

– Это фигура Неккера, министра финансов, – говорит часовщик, – король только что его выслал.

Толпа до того подвижная и плотная, что некоторые забираются друг другу на плечи или на ветви деревьев.

– А второй – это…

Он пытается разглядеть сквозь кроны лип, растущих по обе стороны бульвара.

Но Пуссен его больше не слышит. Он прижался лбом к стеклу. На верхушке дерева, почти на одной с ним высоте, он заметил лицо. Темнокожую девушку забросило сюда людской волной.

Она смотрит на него. Последний раз он видел её больше двух лет назад, на корабле, недалеко от Африканского побережья. Как забыть? На ней зелёное платье. Рукава до локтей. Одна рука ухватилась за ветку над головой.

– Альма… – выговаривает он.

Она тоже его узнала. Альма помнит этого мужчину: вместе с Жозефом они нашли её, раненую, в глубине погреба. Ей было холодно. И, в свете лампы, она впервые увидела лица с такой белой кожей, точно это маленькие призраки.

Пуссен выходит из лавки, сбегает по лестнице, ныряет в толчею на улице. Он пытается добраться до ближней к дому липы. Но толпа приходит в движение. Он поднимает глаза, вглядывается между веток. Альма исчезла. Она слишком боялась потерять Жозефа и Сирим. Волна унесла их втроём.