Новость уже поднимается вверх по Бьевру – речушке, что проходит через Сен-Мишельское предместье и впадает в Сену возле парижского Ботанического сада. Весть об опале господина Неккера перескакивает плетни и живые изгороди. Вдоль русла тысячи людей заняты работой. Это нищий, всегда готовый вспыхнуть район. Такого дна не найдётся больше во всей стране: из речки выжимают всё, что только можно. Дубильщики скребут здесь свои кожи, отсюда берут воду для огородов, а также в красильни и пивоварни, а кишечники промывают здесь внутренности животных, чтобы потом сделать из них струны. Все эти люди здесь, несмотря на воскресный день. Ни один закон не смог отогнать их от этой речушки. Добежав до Сены, она марает её длинными, чёрными, жирными разводами.

Но выше по течению Бьевра, где вонь не такая крепкая, – сразу за двумя роскошными мануфактурами цветных тканей, которые берут из реки ещё чистую воду, – мы видим возле деревянного моста толпы прачек. Этот участок земли, именуемый Пайен, представляет собой холмистую лужайку с редкими деревцами в бельевых верёвках. Забываешь, что это ещё город. Десятки бочек без крышек стоят в неглубокой реке, на три четверти под водой. Их борта омывает течением. Внутри бочек, где сухо, стоят женщины и стирают бельё, так, чтобы не слишком трудить спину.

Альма и Сирим, стоя вплотную, делят одну на двоих. С самого утра они колотят и трут охапки хлопковых простыней. Жозеф порекомендовал их хозяйке, Франсуазе, и она отнюдь не жалеет. Альма с Сирим вдвоём работают за троих, занимая лишь одно место. А места на этой узенькой речушке до́роги: на ночь бочки закрывают крышкой на замок, чтобы никто другой не воспользовался.

Жозеф опять работает на доставке у той же хозяйки, как было до лета, когда её прачечная ещё швартовалась у Нового моста.

Франсуаза – порядочная женщина. Руки у неё как вальки, которыми бьют бельё, а поверх шиньона повязано что-то вроде клетчатой скатёрки. Она хорошо платит. Двадцать су в день девочкам, Жозефу чуть меньше – смотря по количеству ходок. Однако новость о высылке Неккера не идёт делам на пользу. Работа началась лишь несколько часов назад, и первые две тачки вернулись ни с чем. А должны были ломиться от грязного белья.

Жозеф ужё идёт обратно, разносить чистый груз, когда хозяйка останавливает его.

– Что там творится? – спрашивает Франсуаза у только вернувшихся из города.

– Повсюду люди, – отвечает один, – все повыходили на улицы.

– Они забираются в тачки. Роются в наших мешках. Делают себе флаги из рубашек. То ли в карнавал играют, то ли в войну.

– Через Париж не пройти, госпожа Франсуаза. Нужно ждать до завтра.

– А мои девочки? – говорит хозяйка. – Им-то что делать?

Жестом главнокомандующего она обводит реку и свою армию прачек.

– Будем ждать, – отвечает кто-то из женщин. – Всё равно сегодня никто и кюлотов стирать не отдаст.

Ниже по течению Сирим с Альмой заканчивают полоскать пятьдесят носовых платков и отправляют их сушиться на берег. В воде перед ними остались мокнуть лишь несколько рубах – и это всё. С грязным бельём заминка.

Франсуаза, скрестив на груди мускулистые руки, склоняет голову набок. Потом чешет её под клетчатым платком-скатертью.

– Ладно. Тогда кончаем и сворачиваемся на сегодня. Завтра всё будет позади.

Она не может знать, что назавтра Крулебарбская застава, всего в минуте хода, будет полыхать выше домов. Весь район окажется отрезан. Четыре года назад вокруг Парижа построили полсотни застав, чтобы брать налог со всего, что ввозится в город, и вот уже несколько дней, как большая их часть страдает от поджогов.