Народ в ярости, а когда становится жарко, гнев первым делом выплёскивают на пошлины, из-за которых всё в Париже дороже в три раза.

Через час Альма, Сирим и Жозеф покидают землю Пайен с её мыльными водами.

Шагая по переулку между рядами лачуг, Альма считает в ладони монетки, заработанные за утро. Кассу держит она. Всего за какой-нибудь день она превратилась в предпринимательницу. Она сложила вместе всю их выручку. Железки кажутся ей глупостью, но раз для отъезда нужны деньги, она их заработает. И за утро, стирая в своей бочке, она успела много что обдумать.

– Я посчитала. Твой план не работает.

– Всё будет хорошо, – говорит Жозеф. – Завтра мы продолжим.

– Говорю же, ничего не выходит. Сколько нам останется, когда всё съест хлеб?

Жозеф делает вид, что не слышал.

Они по-прежнему в районе Святого Марселя. По центру улицы ещё с прошлой грозы скопилась грязь. Они идут ближе к краю, где пробивается жёлтая травка. Их обгоняют какие-то люди. Все спешат в одну сторону.

– Хлеб стоит пять су за фунт, – продолжает Альма. – Чтобы не умереть с голоду, нам нужно по десять-пятнадцать су на каждого. Сколько останется на плавание? Каждый день хлеб будет съедать всё, что мы заработаем.

Жозеф идёт руки в карманы. Он старается не встречаться взглядом с Альмой. Потому что прекрасно знает: она права. Так у них уйдут годы. Но как быть иначе?

Альма не знает, но слова её выражают тот же гнев, который закипает этим днём по всему Парижу. С зимы цена на хлеб взлетела вдвое. Грядущий урожай должен быть неплохим, но сильно задержится из-за самой длинной и самой страшной зимы, какую только помнят французы. Даже в марте по водам Сены ещё плыли льдины. Приходилось полагаться на прошлогодние запасы, однако год назад стояла сушь, а затем в июле через всю Францию прошла буря с градом, побив уже зрелую пшеницу прежде, чем её успели убрать. Амбары стояли полупустые.

Как продержаться до новой жатвы, когда двадцать семь миллионов французов питаются одним хлебом? Государство делает что может. Запрещает продавать зерно за рубеж, спешно пытается купить его у соседей. В городах булочные переоборудуются в крепости, чтобы защищаться от грабежей.

Сирим идёт чуть позади Альмы с Жозефом и несёт в руках башмачки. Вполголоса она задаёт очередной странный вопрос:

– Зачем есть хлеб, если его не даёт ни одно дерево?

Зной нестерпимый. Впереди на улице Муфтар дома как будто задремали. Однако никто из жильцов не прикорнул после обеда тем воскресным днём. Все они покинули дома – их тянет в центр Парижа, точно магнитом.

Уже несколько месяцев, как толпы то и дело возникают в разных частях королевства. Набрасываются на кого-то, в ком заподозрили спекулянта мукой, кидают камни в епископа, пишут краской опасные буквы на некоторых домах. Одну парижскую мануфактуру возле Бастилии разгромили после того, как владелец, Ревейон, задумал сократить выплаты рабочим. Это случилось три месяца назад. Бунтовщики забрались на крыши домов. Стали срывать черепицу, разбирать каминные трубы на кирпичи, запуская всем этим в солдат, которым было приказано открывать огонь. Большинство из тех, кого на следующий день нашли мёртвыми на мостовой, жили в лачугах предместья Святого Марселя.

Теперь, опасаясь подобных волнений, власти разместили солдат по всему городу. Значительная их часть встала лагерем на Марсовом поле, рядом с Военной школой. И каждую неделю прибывают всё новые полки. Ползут слухи, что король боится собственного народа. И вместо хлеба посылает ему свою армию. Присутствие военных только усугубляет дело: на них смотрят с завистью, потому что вот они, рядом, и каждый день получают пайку хлеба.