Расторопный мусье Ролэн на минуту растворился в толпе, что-то у кого-то расспросил, и по его указанию экипаж подкатил к портовой гостинице «Блюменхоф». Задняя часть здания выходила к реке. Они вошли внутрь.

– О, какой красавец! – воскликнул француз.

Слова мусье Ролэна относились к клавесину.

Наступила ночь. Князь долго не мог заснуть. Но зато утром отоспался вволю, проснулся поздно. Он вышел из гостиницы, обошел ее и по узким деревянным ступеням спустился к воде.

Мачты кораблей подпирали небо. Блестевшую в лучах солнца речную гладь рассекали лодки. Будь князь художником, написал бы пейзаж. Живопись имела то достоинство, что не передавала вони. Люди засоряли реку быстрее, чем она выносила грязь за пределы города. От воды поднимался запах нечистот и протухшей рыбы.

Ворота в мир2 – так называл Гамбург немецкий гувернер. «Романтика», – подумал Кирилл Карлович и отчего-то вздохнул. Он надеялся, что за воротами воздух свежий.

Неожиданная печаль охватила молодого человека. Только сейчас почувствовал он, как далеко уехал от родного дома. Всю дорогу до Гамбурга не покидало чувство, что папенька и маменька рядом. Поверни назад и не за первым, так за вторым, не за вторым, так за третьим пригорком увидишь верхушки каштанов, раскинувших ветви над родными воротами.

Теперь юноше представилась глубина тоски и ужаса дядьки Кузьмы. Он понял, что молчаливая Аксинья и невозмутимый Федот тоже переживали. Что ж, главное, чтобы не переругались с мистером Поттером. Князь наказал англичанину придержать издевки над Кузьмой до встречи в Лондоне.

Мерцающие воды Эльбы предваряли ворота в мир. Предстояло выйти в Северное море. Родной дом остался далеко. Теперь он, князь Кирилл Карлович Карачев, сам по себе. Папенька не придет на помощь, маменька не приголубит. А как он спешил, как спешил прочь от родных пенатов! Думал ли, что такая грусть охватит в самом начале пути.

Вдруг князь встряхнул головой, словно очнулся и спешил отогнать наваждение. Кирилл Карлович прислушался и понял, что поддался ностальгии… из-за музыки. Чарующие звуки доносились с нижнего этажа гостиницы.

Князь поднялся по лестнице и направился к парадному входу, предусмотрительно выходившему на другую сторону от провонявшей Эльбы. Огибая угол, князь потерял связь со звуками. Но когда вошел в гостиницу, вновь оказался в плену музыки. Мелодия звучала грустная, но хотелось покориться ей, раствориться. Плен ее был сладок.

Князь увидел мадмуазель Фоссе. Амели музицировала на клавесине. А мусье и мадам Ролэн стояли подле и слушали. Мусье Пьер дирижировал, размахивая рукой.

Мадам Флоранс подняла глаза на князя. Рука мусье Пьера повисла в воздухе. Амели оборвала игру, поднялась и сделала книксен. Она потупила взор, словно князь застал ее за недозволенным занятием.

«А ведь она прехорошенькая», – отметил он. Повисла неловкая пауза. Кирилл Карлович хотел встретиться взглядом с Амели. Он только теперь увидел, что белизна ее не блеклая, а белоснежная, румянец живой на щеках, девушка была пленительной.

– Скоро на борт, – нарушил тишину мусье Ролэн. – Прикажете подать завтрак, ваше сиятельство?

Князь кивнул. А мадам Ролэн взяла Кирилла Карловича за руку и промолвила:

– Пьер договорился с капитаном. У вас благородное сердце, мой князь. Вы присмотрите за моей любимой Амели. А в Ярмуте вас встретят…

– Да-да, конечно, – выдавил юный князь.

Говорить он не мог, перехватило горло.

На прощание князь обнял мусье Пьера и поцеловал руку мадам Флоранс. Француз, наконец-то, перестал вести себя как слуга. Он еще раз обнял юношу и похлопал его по спине. Кириллу Карловичу было приятно, что человек, умудренный нелегкой жизнью, напутствовал его как младшего, но равного себе.