И уже подавая руку вскочившему следом ротмистру, добавил:

– Прошу только пару дней не отлучаться – его высочество может вызвать в любую минуту. Хотя… – Генерал помедлил. – Завтра воскресенье, так что, скорее всего, аудиенция будет назначена на понедельник. Однако будьте готовы в любое время!

Листок с жаром пожал протянутую руку генерала:

– Благодарю, ваше превосходительство… За все…

Примерно через час адъютантом Болховитинова было объявлено, что за Алексеем Николаевичем забронирован номер в только что выстроенной Арамянцем – карабахским коммерсантом и кавказским нефтяным магнатом – роскошной, «а-ля Франц», гостинице «Мажестик». Пояснил, как найти: сравнительно недалеко от штаба Кавказской армии – на углу Головинского проспекта и Барятинской улицы. Ко всему прочему, ко входу в штаб подал под него коляску и выделил крепко сложенного казачьего приказного урядника из охранной роты.

Однако, выйдя на воздух, Листку ехать расхотелось. Несмотря на начало октября, стояла теплая погода. Ярко светило осеннее солнце, на близстоящих деревьях беззаботно щебетали птицы, густо пахло первыми опавшими листьями…

– Вот что, братец, пройдусь-ка, пожалуй, – сказал он рослому казаку. – Скарб мой невелик – один саквояж, – так что поезжай, любезный, без меня. Тифлиса не знаю, но по Головинскому хаживал – как-нибудь найду ваш хваленый «Мажестик». А ты, служивый, оформи квартиру да поджидай – надолго не задержу.

– Сделаю, ваше высокоблагородие! – оскалился детина и кивнул мохнатой шапкой.

Когда коляска тронулась, Листок вышел с дворика штаба на уютную Эриванскую площадь. Неторопливо прошелся по ее левой стороне, свернул на Дворцовую улицу, состоящую всего из нескольких помпезных зданий по обеим сторонам, и, пройдя мимо дома наместника, который ныне занимал вышеупомянутый дядя российского императора, вышел на главную тифлисскую артерию – Головинский проспект – прямой, как красавец Невский в Петрограде.

Здесь было оживленно. Катили многочисленные коляски с вальяжными пассажирами, по тротуарам прохаживалась разношерстная публика, преимущественно мужского пола. То там, то здесь, позвякивая шпорами, мелькали бравые военные, выделяющиеся серыми шинелями и высокими папахами. Гордо шествовали экзотичные горцы, покрытые серыми бурками. Меж ними сновали уличные торговцы с широкими латками, покрикивали зазывалы, приглашая прохожих в хлопающие дверями большие и малые магазины, дымили пряным запахом многочисленные кофейни…

Всей этой живой суеты большого города еще не было, когда ранним утром коляска везла его к штабу. И потому вдруг обрушившееся на ротмистра течение мирной жизни сначала радостно ошеломило его, так что невольная улыбка проступила на его лице, но уже в следующую минуту вызвало недоумение. Как-то не вязалась эта «мирная жизнь» с делами на фронте, с полмиллионом только что убитых и раненых в Польше да с миллионом оказавшихся в плену. А сколько потерь-то еще будет! И не где-нибудь, а здесь, на Кавказском фронте, в ходе готовящегося ныне сражения за Эрзерум!

Внезапно нахлынувшие было мрачные мысли развеялись милой дамочкой – судя по изысканному одеянию и сопровождению тетки с двумя джигитами – явно из какой-нибудь знатной кавказской семьи. Она гордо, точно пава, проплыла мимо, и хотя – не желая дать дурного повода для ее сопровождающих – он лишь мельком взглянул на прекрасный юный профиль, сердце Листка сладостно заныло под офицерской шинелью. Отчего-то сразу вспомнилась сестричка из тифлисского госпиталя, почти полгода выхаживавшая его. Наталья Ивановна… Наташа…

Последнее время он все чаще вспоминал о ней. Привык к нежным ручкам? Или здесь нечто большее чем привязанность? Эх, свидеться бы, да пока невозможно – госпиталь в Навтлуге, на окраине Тифлиса… Пока никак нельзя!