Это последнее обстоятельство сначала немало огорчило ротмистра. Именно Драценко был свидетелем его, ротмистра Листка, ранения при раскрытии готовящегося теракта на его императорское величество в Сарыкамыше, и потому именно с ним ротмистр Листок и намеревался встретиться по своему делу.

Однако на удивление и генерал Болховитинов принял его весьма приветливо. Выйдя из-за стола – высокий, подтянутый, с лощеным, круглым, как луна лицом, – он прошел навстречу, протянул руку и, смешно причмокнув мясистыми губами, улыбнулся, растягивая генеральские усы в ровную линию.

– Как же, как же, помню героя, Алексей Николаевич! Никак встали в строй, спаситель Отечества?

– Благодарю, ваше превосходительство! – несколько смутившись от неожиданно теплого рукопожатия, произнес Листок. – К сожалению, выписан по третьей категории – «годен для нестроевой и административной». Признаться, Леонид Митрофанович… хотел бы остаться в строю. Затем и прибыл, чтобы просить!

Болховитинов, не дав договорить, жестом показал на кресла, стоящие подле стола:

– Присаживайтесь, Алексей Николаевич, в ногах правды нет!

Они сели. Закинув ногу на ногу и некоторое время помолчав, генерал попросил:

– Расскажите для начала о себе… Как жили после нашей последней встречи?

Листок сначала кивнул, затем пожал плечами:

– Особенно рассказывать нечего, ваше превосходительство. Семь месяцев в тифлисском госпитале, где имел честь получить из ваших рук Святого Георгия, затем три месяца на Кавказских водах подлатывался, да вот дали месяц побывки по ранению. Но прежде хотел встретиться с Драценко, поговорить о своей дальнейшей судьбе. Оказалось, в Тифлисе его нет, так что спасибо, что приняли…

Болховитинов отчего-то нахмурился:

– Драценко нынче в Карсе, Алексей Николаевич, в полевом штабе нового командующего генерала Юденича. Считайте, занял мою прежнюю должность, хотя по-прежнему числится начальником разведывательного отделения. Так что сейчас у него горячая пора – планируется брать Эрзерум!

И вдруг он стал говорить о том, о чем ротмистру Листку уже было известно, – об изменениях, какие произошли в армии за время его вынужденного отсутствия. Слушал, однако, не перебивая, мысленно соображая, для чего генерал вдруг пустился в этакие подробности: либо это было его личной болью, и, значит, он не вполне однозначно принял перемены в Кавказской армии, либо… Либо готовил его, Листка, к отказу в помощи. И похоже, последнее было ближе к истине, поскольку свои рассуждения Болховитинов закончил неожиданным вопросом:

– Теперь-то как думаете распорядиться собой, Алексей Николаевич? Быть может, на заслуженный покой? Это вполне возможно устроить.

Листок медленно помотал головой:

– На фронтах не все благополучно, ваше превосходительство. Этого уже не скрыть… А здесь, на Кавказе, как вы изволили упомянуть, готовится большое наступление. – Голос ротмистра неожиданно дрогнул. – Не могу я на покой, Леонид Митрофанович, сердце не велит! Убежден, еще мог бы принести пользу на прежнем, контрразведывательном поприще. Не знаю только, возможно ли? Потому и прибыл в Тифлис ходатайствовать…

Болховитинов внимательно посмотрел на ротмистра.

– Понимаю, Алексей Николаевич, даже очень хорошо понимаю… Что ж, коли так, постараюсь помочь. Тем более что Россия без преувеличения обязана вам жизнью своего государя!

С минуту он сидел, задумавшись.

– Вот что, милейший Алексей Николаевич, устрою-ка вам аудиенцию главнокомандующего великого князя Николая Николаевича. Где вы остановились?

– Еще не успел определиться – с вокзала, прямо сюда, в штаб…

– Хорошо, это поправимо, – мотнул головой Болховитинов, вставая. – Я распоряжусь.