Он писал долго и с трепетом, но так и не закончил своего послания – помешал вернувшийся за ним Беляев…

31 декабря 1916 г. Цюрих.

«Часовщик»

Из стенограммы речи П.Н. Милютина на заседания Государственной думы 1 ноября 1916 года:

«…На берегах Женевского озера, в Берне, я не мог уйти от прежнего ведомства Штюрмера – от Министерства внутренних дел и Департамента полиции. Конечно, Швейцария есть место, где скрещиваются всевозможные пропаганды, где особенно удобно можно следить за махинациями наших врагов. И понятно, что здесь особенно должна быть развита система «особых поручений», но среди них развита система особого рода, которая привлекает наше внимание. Ко мне приходили и говорили: «Скажите, пожалуйста, там, в Петрограде, чем занимается известный Ратаев?» Спрашивали, зачем сюда приехал какой-то неизвестный мне чиновник Лебедев. Спросили, зачем эти чиновники Департамента полиции оказываются посетителями салонов русских дам, известных своим германофильством…

…Это та притворная партия, победою которой, по словам «Нейе фрейе прессе», было назначение Штюрмера: «Победа притворной партии, которая группируется вокруг молодой Царицы»…

…Я нисколько не был удивлен, когда из уст британского посла выслушал тяжеловесное обвинение против того же круга лиц в желании подготовить путь сепаратному миру…»

Утро Алексея Николаевича началось с неприятного инцидента. Так случилось, что соседями по столу, предложенному метрдотелем для завтраков, оказалась весьма странная чета – седовласый толстячок лет пятидесяти, в коричневом костюме, и его миловидная, тридцати либо тридцати пяти лет супруга, с колечками локонов «буби-копф» на припудренном лбу. И все поначалу шло в рамках обычного приличия – обменялись любезностями, перекинулись фразами о погоде… Однако любезности на том и закончились. Случилось это после того, как седовласый, лилейно улыбнувшись, представился:

– Шимон Гараками, из Праги, служу по почтовой части…

И, счастливо посмотрев на даму, добавил:

– Моя супруга – Катарина. Она родом из Вены…

Последняя фраза прозвучала так, как если бы он сообщал о своем особом отличии.

И вот тогда, как ни хотелось Листку, приличие потребовало представиться и ему. Однако едва он произнес – «Алексей Листок, офицер, в отпуске по ранению», – улыбка с лиц милых австрийцев мигом слетела. Они изумленно переглянулись, и дама, сверкнув очами, тут же уткнула их в тарелку. Чертов же Шимон из Праги недоверчиво, точно ослышавшись, уточнил:

– Вы, что же… русский?

Листок, вдруг уязвленный реакцией австрийских обывателей – в общем-то ожидаемой и все же обидной, – ответил жестко, через губу:

– Русский и, слава богу, в нейтральной Швейцарии!

За столом воцарилась тишина.

Через минуту женщина взяла в руки нож и вилку и, поковыряв ими в тарелке, внезапно отбросила приборы и поднялась. Уже поворачиваясь в сторону выхода, бросила мужу:

– Жду тебя в номере!

Мужчины молча проводили возмущенную даму взглядами.

– Вы должны извинить ее, герр Листок, – негромко произнес Шимон, не глядя на русского ротмистра. – Я чех и еще могу понять вас, но брат Катарины – также офицер – сейчас на русском фронте…

– Я понимаю, – примирительно ответил Листок. – К сожалению, война…

Шимон с какой-то кислой благодарностью посмотрел на русского офицера.

– Простите, вынужден присоединиться к супруге.

Проводив взглядом и его, Алексей Николаевич мысленно посетовал: «Черт бы их побрал – и эту войну, и этих людей! Точно звери! Дурной идеей было посылать меня под своим именем! В сем иноземном скотнике русское звание – точно красная тряпка для быков! И как можно исполнять порученное дело, если на тебя тычут со всех сторон пальцем! А сегодня встреча с “Часовщиком”…»