– Фильтры загудели? Лира, ты опять за старое.

Лира повернулась, её взгляд мазнул по его лицу, высветил тени под его глазами, и голос, твёрдый, но с ноткой смеха, отозвался:

– Они дышат, Торин. Артада их оживила. Брось ящик, посиди с нами.

Торин замер, пальцы сжали края ящика, оставляя красные полосы на коже, и взгляд скользнул к дочери, чьи руки всё ещё сжимали шланг, дрожа от напряжения. Он опустил ящик, его содержимое звякнуло о пол, и сел рядом, скрипнув коленями.

– Ты их подняла, малыш? – спросил он, голос смягчился, но в нём мелькнула тень удивления. – Скоро мне отдыхать придётся.

Артада засмеялась, её смех эхом отразился от стен, покрытых царапинами, и она протянула шланг к нему, её пальцы оставили следы пыли на его ладони.

– Папа, он гудит! Потрогай! – воскликнула она, голос звенел, пробиваясь сквозь шум фильтров.

Торин улыбнулся, его грубые пальцы сомкнулись вокруг шланга, ощутили слабую дрожь воздуха, и он кивнул, голос, хриплый, но тёплый, прозвучал:

– Гудит, малыш. Ты уже сильнее меня.

Лира вернулась к панели, её пальцы заметались над клапанами, высекая слабые искры, и фильтры загудели ровнее, их ритм вплёлся в дыхание станции. Торин остался рядом, его руки легли на колени, оставляя следы пыли на ткани, и он смотрел на дочь, чьи глаза горели, вбирая свет ламп. Коридор окружал их холодом, стены скрипели под напором машин, и воздух, пропитанный пылью, оседал на коже, оставляя сухой налёт. Станция «Келеста» жила суровым ритмом: её переборки дрожали от гула двигателей, чьи сочленения изнашивались, и обитатели, закутанные в плотные куртки, сновали по узким проходам, их шаги глохли в шуме.

Жилые отсеки наполнялись запахом перегретых проводов, их стены покрывались пятнами копоти от генераторов, и Лира протирала панели влажной тряпкой, её ладони темнели от грязи. Торин калибровал датчики, его пальцы сжимали тонкие щупы, чьи концы гнулись от давления, и голос его отдавал команды инженерам, чьи фигуры мелькали за дверями.

Ночь опустилась на станцию, её тени легли на переборки, покрытые копотью, и семья собралась в тесном отсеке, где узкий лежак скрипел под весом Лиры, чьи руки сжимали трубку с тёплой жидкостью. Пар поднимался от поверхности, смешивался с запахом металла, и трубка звякнула о стол, оставляя влажный след.

Торин сидел напротив, его локти упирались в панель, покрытую следами инструментов, и пальцы ломали кусок пасты, чьи крошки падали на пол. Их куртки хранили следы дня – пятна грязи на рукавах Лиры, копоть на груди Торина, и ткань скрипела, изношенная от труда. Лира склонилась к дочери, сидевшей на полу среди обломков клапанов, и голос её, мягкий, но усталый, пробился сквозь гул:

– Сегодня ты дала фильтрам голос, мой свет. Слышала их?

Артада подняла голову, её взгляд вспыхнул, вобрал свет ламп, и голос её отозвался:

– Да, мама. Они гудели, как музыка!

Торин наклонился вперёд, его ладонь легла на панель, оставляя тёплый след, и голос, хриплый, но мягкий, прозвучал:

– Ты их оживила, малыш. Они теперь твои друзья.

Лира улыбнулась, её смех, слабый, но живой, отразился от стен, покрытых пятнами, и она протянула руку, коснулась щеки дочери, оставляя тёплый след на её коже. Стены дрожали, гул машин пульсировал, и воздух, холодный и сухой, струился сквозь щели, разгоняя запах пыли. Лежаки в отсеках скрипели, их покрытия изнашивались, стены, увешанные обрывками карт, покрывались пятнами от влажности. Лира чистила щупы, пальцы скользили по металлу, оставляя следы грязи, и складывала их в ящик, чьи стенки гнулись. Торин выравнивал датчики, его глаза щурились от света, и пальцы дрожали, сжимая провод.