– Ты вырастешь с нами, мой свет. Мы твои звёзды.

Торин кивнул, его рука легла поверх её, их пальцы сплелись над дочерью, и голос его, хриплый, но мягкий, отозвался:

– И ты наша, малыш. Всегда.

Артада сжала кристалл сильнее, его края впились в её кожу, и багровый свет звезды окрасил её лицо, отражаясь в её глазах, блестящих от любопытства. Этот миг, окружённый теплом родителей и хрупкостью станции, стал её первым уроком, где труд и любовь держали их вместе, а пустота за окном манила её вперёд, рождая интерес, пока ещё тихий, но живой.

Тусклый свет ламп, закреплённый на потолке узкого коридора «Келесты», мигал, отбрасывая рваные тени на стальные стены, покрытые мелкими царапинами и потёками выцветшей краски. Воздух, густой от запаха перегретого металла и едкой пыли, оседал в горле, оставляя привкус сухости на языке, и Лира стояла у панели управления фильтрами, её худые пальцы, испещрённые мелкими ожогами, сжимали ключ с потёртой рукоятью. Панель гудела, ржавые края скрипели под её движениями, и тонкие струи воздуха вырывались из щелей, несли запах палёной изоляции, кололи кожу, оставляя серый налёт на ладонях. Она наклонилась ближе, волосы, стянутые в узел и пропитанные пылью, выбились на лоб, прилипая к влажным вискам, а плотная куртка, потемневшая от времени, скрипела на плечах, цепляясь за выступы металла. Пол, усеянный обрывками проводов и мелкими винтами, холодил босые ступни, и низкий гул станции пробивался сквозь переборки, отдаваясь в груди, и смешиваясь с тяжёлым дыханием.

Артада, шестилетняя девочка с тонкими руками и бледной кожей, сидела на перевёрнутом ящике рядом, её ноги покачивались, задевая воздух, и оставляя слабые следы в пыли на стальном полу. Она тянулась к матери, её пальцы, дрожащие от любопытства, сжимали тонкий шланг, чья поверхность потрескалась от жара, и Лира подняла взгляд, её глаза, выцветшие от усталости, смягчились, морщины на лбу разгладились. Она протянула руку, её ладонь, огрубевшая от труда, коснулась дочери, направила её пальцы к клапану, и шланг скользнул в гнездо, высекая слабую искру, чей свет мазнул по её лицу, и высветил потёртые скулы.

– Держи ровно, мой свет, – произнесла Лира, голос её звучал хрипло, но в нём дрожала нежность. – Дай ему дышать.

Артада сжала шланг, её маленькие ладони напряглись, ногти оставили следы на коже, и она выдохнула, её дыхание осело паром в холодном воздухе коридора. Панель вздрогнула, её гудение углубилось, пробилось сквозь тишину, и фильтры загудели, их низкий рёв разогнал пыль, подняв её в воздух, где она закружилась, мерцая в свете ламп. Артада улыбнулась, её губы растянулись, обнажив щербатый зуб, и голос, звонкий, чистый, вырвался:

– Он заговорил, мама! Я сделала!

Лира кивнула, её рука легла на плечо дочери, оставляя тёплый след на ткани, и она выпрямилась, позвоночник хрустнул от напряжения, взгляд скользнул к панели, чьи индикаторы мигнули, ожили под руками. Коридор наполнился звуками – гул фильтров смешивался с далёким звоном металла, шаги обитателей глохли в шуме, и Лира наклонилась к дочери, её пальцы сжали ключ, оставляя вмятины на рукояти.

– Ты вдохнула в него жизнь, мой свет, – шепнула она и голос дрогнул, полный гордости. – Слушай его, он расскажет тебе больше.

Дверь в конце коридора скрипнула, ржавые петли застонали, и Торин вошёл, его фигура сгорбилась под тяжестью ящика с запасными клапанами, чьи края впились в ладони. Лицо, заросшее щетиной, блестело от пота, глаза щурились от тусклого света, и он шагнул ближе, его ботинки оставляли тёмные отпечатки на полу. Голос, сиплый от пересохшего горла, пробился сквозь гул: