– Их станции сияли в мраке. Металл пел под их руками.

Она шагнула к нему, пальцы сжали край куртки, оставляя следы земли.

– А где они теперь?

Торин замолчал, взгляд потемнел, тени легли под глазами, высеченные усталостью и тяжёлым грузом памяти. Он выдохнул, пар растворился в воздухе, и голос, тихий, но резкий, отрезал:

– Это старая история. Не сейчас, малыш.

Артада нахмурилась, ладони её сжались в кулаки, оставляя грязные пятна на ткани, и молчание повисло, густое и холодное, заглушив гул машин. Лира шагнула ближе, ящик с инструментами звякнул под её ногой, и голос, мягкий, но уверенный, прорезал тишину:

– Звёзды ближе, чем прошлое, мой свет. Думай о них.

Артада подняла голову, взгляд встретил глаза матери, и губы сжались, но она кивнула, пальцы её разжались, оставив след на куртке. Лира вернулась к лоткам, ладони скользнули по стеблям, проверяя их дрожь, и капли пота стекали по вискам, падая на ржавый металл. Торин наклонился к ящику, вынул щуп, чей кончик гнулся от давления, и начал калибровать датчик, искры мелькали под его руками. Отсек жил напряжённым ритмом: влажный воздух дрожал, машины гудели за стенами, и обитатели, закутанные в плотные куртки, проходили мимо, их голоса тонули в шуме.

Вечер сгустился, тени легли на переборки, и семья осталась в отсеке, окружённая слабым светом ламп. Лира присела у лотка, пальцы её сжимали тонкую трубку, подающую влагу, и струя воды била по земле, оставляя тёмные пятна. Артада стояла рядом, ладони её касались холодного края, а глаза следили за каплями, блестевшими в полумраке. Торин опустился на пол, скрестив ноги, и ящик звякнул, когда он отложил его в сторону. Голос Лиры, мягкий, но усталый, прозвучал:

– Ты сильнее их, мой свет. Они гнутся, а ты держишься.

Артада улыбнулась, рука потянулась к трубке, пальцы сжали металл.

– Я помогу им, мама. Они вырастут.

Торин кивнул, ладонь его легла на пол, оставляя тёплый след, и голос, хриплый, но тёплый, добавил:

– Они слушают тебя, малыш. Учи их расти.

Лира подмигнула дочери, пальцы выпустили трубку, оставляя капли на коже, и смех, слабый, но живой, отразился от стен. Станция вращалась в пустоте, её остов скрипел под напором времени, а обитатели жили в напряжении: разговоры, приглушённые усталостью, крутились вокруг ремонта, а учёные шептались в углах о прошлом Эриданцев, чьи машины остались в легендах. Быт окружал их суровостью: лежаки в отсеках гнулись, их рамы покрывались ржавчиной, а стены, увешанные схемами проводки, темнели от копоти. Лира чистила трубки, ладони её скользили по металлу, оставляя следы грязи, и складывала их в ящик, чьи стенки трещали. Торин проверял датчики, глаза его щурились от света, и пальцы дрожали, сжимая провод.

Полки в отсеке гнулись под тяжестью банок, их крышки покрывались ржавчиной, а растения дрожали под лампами, чей свет мигал от перебоев. Лира подняла трубку, пальцы сжали металл, и она посмотрела на дочь, чьи ладони гладили лист, ощущая его дрожь. Торин подвинулся ближе, локоть коснулся ящика, и тепло их тел окружило Артаду, чьё дыхание смешалось с гулом станции.

– Звёзды молчат о прошлом, мой свет, – произнесла Лира, голос её прозвучал тихо, но твёрдо. – Слушай их тишину.

Торин кивнул, пальцы его сжали край ящика, и мягкий голос отозвался:

– Они светят тебе, малыш. Иди за их светом.

Артада подняла взгляд, глаза вобрали тусклый свет ламп, и она сжала лист сильнее, ощущая его хрупкость. Молчание родителей легло на её плечи, тяжёлое и холодное, рождая недоверие к их словам, но рассказы об Эриданцах зажгли в ней искру, толкавшую вперёд. Этот миг, окружённый гулом станции и теплом семьи, стал её первым шагом к тайнам, где любопытство росло, подогреваемое тенями прошлого.